Собрание сочинений. В 4-х т. Т.4. Пожиратели огня - Луи Жаколио

Оба сыщика осторожно продвигались вперед, сдерживая дыхание и подавляя шум своих шагов на случай, если кто-нибудь оставлен на страже у входа. Но вот они дошли до ровной, гладкой площадки, где не было ни кустов, ни деревьев; очевидно, то была раньше зеленая лужайка; только посередине ее стояло большое развесистое дерево, по всей вероятности, конский каштан.

— Остановись, — сказал Люс, — и посмотрим, что нам теперь делать! Ну, скажи, что бы ты сделал теперь, если бы был один?

— Я пошел бы, наверное, за подкреплением!

— Не узнав даже, сколько их?

— Да, вы правы, я прежде всего постарался бы убедиться в численности врага и для этого влез бы вот на это дерево, а с него увидел бы, сколько их там…

— Совершенно верно, — сказал Люс, — мы это и сделаем! Ты осторожно прокрадешься к стволу, скрываясь в тени деревьев; добравшись до него, взберешься по стволу вверх, а я буду караулить и при малейшем признаке тревоги дам тебе знать; ты соскочишь — и мы вместе улепетнем; если же ты благополучно устроишься на дереве, я поспешу сделать то же самое. Ну, с Богом!

Спустя несколько секунд Фролер удобно устроился на ветвях каштана, а вслед за ним и Люс.

Ветер между тем до того усилился, что, сидя вместе, сыщики с трудом могли расслышать друг друга. С того места, где они находились, они прекрасно могли видеть все, что происходило в комнате. То, что представилось их взглядам, было столь возмутительно и ужасно, что могло бы заставить дрогнуть даже самого смелого человека.

В ярко освещенной тремя свечами, воткнутыми в бутылки, комнате почти без всякой мебели, на грубом деревянном стуле сидел привязанный к нему крепкими веревками наполовину обнаженный молодой человек с тонкими и благородными чертами лица; за его спиной стояли, держа его, два рослых парня с физиономиями заправских палачей. Тот третий, который по дороге присоединился к Ивановичу и генералу, стоял тут же с громадным охотничьим ножом в руке; Иванович читал, по-видимому, какую-то бумагу несчастному юноше, который как будто возражал и отрицательно качал головой. Дон Хосе, безучастный свидетель этой сцены, стоял немного поодаль, прислонившись спиной к доске камина.

— Эти негодяи зарежут его на наших глазах, — сказал Фролер, — и мы будем смотреть на это, не сделав ничего, чтобы помешать им?!

— Если бы жизнь и судьба графа и капитана не зависела от нашей осторожности, — отвечал Люс, — я бы устроил им сюрприз. Но мы упустим случай, которого нам во второй раз не дождаться, и, пытаясь спасти одного человека, допустим смерть двух других, рискуя при этом еще собственной жизнью!

— Мне думается, однако, что револьверный выстрел в окно мог бы изменить многое! — заметил Фролер.

— Бога ради, не вздумай этого делать! Мы не принадлежим себе в данный момент!

— Не беспокойтесь, я ничего не сделаю без вашего разрешения!..

— Боже мой! Да это — молодой атташе русского посольства: он, вероятно, отправил в министерство доклад о Невидимых, и теперь эти негодяи мстят ему.

Между тем Иванович достал из кармана часы, показал их осужденному и затем спокойно положил их на камин.

— Я бы, кажется, отдал десять лет жизни, чтобы спасти этого молодого человека! — проговорил Люс.

— А я охотно отказался бы от ожидающих меня ста тысяч, если бы только мог вырвать его из их когтей!

— Но, в сущности, — продолжал Люс, как бы внезапно озаренный новой мыслью, — ведь мы видели все, что нам нужно было видеть: Ивановича, генерала и их трех пособников, вероятно, тех самых, которым поручено расправиться с графом и капитаном; все они здесь налицо, и теперь как раз момент действовать. Ты оставайся здесь, а я сбегаю за подкреплением.

— Мои товарищи как раз недалеко: полицейский пост всего в нескольких шагах на бульваре!

— В уме ли ты? Или ты еще не знаешь этих людей? Против регулярной полиции у них все меры приняты: в момент появления полиции они выстрелом из револьвера разнесут голову пленнику, чтобы тот не мог ничего сказать, затем двое из них набросятся на своих начальников; полиция будет довольна тем, что ей удалось спасти двух из них, русского полковника и американского генерала, а Фролер и Люс должны будут поплатиться за эту штуку. Однако ты заставляешь меня терять время, тогда как для жизни этого несчастного дорога каждая секунда. Попытаемся же его спасти! Ты оставайся здесь и что бы ни случилось, не спускайся с дерева; здесь тебя никто не заметит… Мне придется пропадать довольно долго; только бы найти карету!

— Загляните в контору Пигали; там всегда есть запряженные кареты; бегите с Богом; вернувшись, вы застанете меня на этом самом насесте!

Люс тихонько слез с дерева, в два прыжка очутился в кустах и исчез из виду. Едва только он успел скрыться, как Иванович, очевидно, не считавший излишней никакую предосторожность, подошел к окну и стал внимательно вглядываться в темноту. Убедившись, очевидно, что все обстоит благополучно, он отошел от окна и принялся ходить взад и вперед по комнате, как бы выдерживая назначенный им самим срок. По временам он останавливался перед доном Хосе и о чем-то горячо говорил с ним, сопровождая свою речь энергичными жестами, означавшими протест или отрицание.

— Уж не просит ли негр пощады для несчастного? — подумал Фролер.

Пока они разговаривали, трое приспешников, которых по лицам можно было принять за разбойников, забавлялись тем, что запускали свои громадные ножи в закрытую дверь, на которой было грубо намалевано изображение человека в натуральный рост, причем делали это с такой ловкостью, что ножи их каждый раз вонзались в область сердца.

Несчастная жертва Невидимых была бледнее мертвеца. Чего только не пережил в эти минуты несчастный молодой человек, которого заманили сюда какой-нибудь хитростью?! За ним предательски заехал кто-нибудь из друзей, и он отправился с ним в бальном наряде, улыбающийся, с цветком в петлице, как о том свидетельствовали его фрак, сорванный в пылу борьбы, и белый цветок камелии, растоптанный на полу в нескольких шагах от него… И знать, что никто не придет его спасти, что он должен умереть здесь, как в глухом лесу, думать об отце, матери и всех, кто ему дорог и кому он мил, считая минуты и секунды… Умереть так на двадцать пятом году жизни, когда все еще манит впереди, все радует и веселит… Умереть в полном расцвете сил! Нет, это так ужасно, что никакое перо не в силах описать.

Но вот один из палачей по приказанию Ивановича приблизился к несчастному. У Фролера похолодели руки: неужели уже настал час казни?

Нет, палач был безоружен; он просто развязал и освободил правую руку несчастного, затем придвинул к нему маленький столик, положил лист бумаги и перо, потом поставил чернила и свечу и спокойно отошел в сторону.