Княжна - Елена Блонди

Она подняла сухую руку и положила ее на светлый затылок.

— Иди на задний двор, певец, покажут, где пастухи, поможешь им. Как сделаешь работу, возвращайся, больная будет тебя ждать.

— Хорошо, добрая. — Убог встал, возвышаясь над ней, закрыл розовый солнечный свет. И она рассмеялась — так хорошо улыбался, как странник своему давно покинутому дому, в который вернулся, наконец. Встала сама, ссыпая клубки в плоскую корзину у ног. Ей пора в кухню, госпожа немного поспит, а потом снова начнется день, полный хлопот. Придет учитель к Хаидэ, будет нараспев читать с ней, водя пальцем по трещащему старому свитку. Придут торговцы к Теренцию, громко крича и хлопая себя по коленям, сядут обсуждать следующие торги и покупку зерна нового урожая, а потом отправятся все вместе на верфь, там достраивает Теренций собственный корабль, уже третий. Завтрак будет легким, а вот к обеду надо все приготовить, и может быть придется идти на рынок, за свежими овощами.

Столько привычных дел — перескакивают из вчерашнего дня в сегодняшний и тут же сулят — завтра мы тоже будем с тобой, нянька Фити… Но поверх мелких суетливых голосков все громче слышался ей шепот — скоро все переменится, Фития, оно уже меняется, уже изменилось, но пока еще прячется, копясь, чтоб в один день вырваться на волю, как вырывается из земли новый родник, бьет во все стороны, прыгая и сходя с ума от свободы. И, упадая на траву серебром брызг, течет, основав новую реку.

Она взяла на руку корзину и медленно пошла за угол, где на заднем дворе уже бегали сонные девушки, готовя для Теренция завтрак.

Куда-то она принесет их, эта река.

Днем, занятый делами, Теренций не видел жену и к вечеру понял, что соскучился, очень. Пересидев ужин, проводил хмельных гостей, оставив свой кубок с вином почти нетронутым. И, омывшись в теплой воде бассейна, сел перед большим полированным зеркалом, придирчиво оглядывая себя, пока Гайя, заунывно напевая в нос, расчесывала его темные вьющиеся волосы и душила кожу ароматным бальзамом. Вгляделся в отражение, неожиданно понравившись самому себе. Он похудел, лицо стало жестче, но вместе с тем спокойнее, подобрался заметный раньше живот и руки (он поднял правую, сжал кулак, рассматривая надувшиеся мускулы) окрепли, напоминая о том, каким был когда-то, два десятка лет тому назад. Встав, поворачивался, позволяя рабыне облачить себя в белоснежный свежий хитон. И наклонил голову, на которую она осторожно положила венок с коваными золотыми листочками. Несколько факелов, укрепленных на стенах и светильники, расставленные на полках, давали теплый ровный свет, чуть колеблющийся, и по листьям бежали мягкие блики.

— Ты будто живешь в обратную сторону, мой господин, — отойдя и осматривая мужчину, сказала Гайя, — прошу тебя, молодея, остановись в том времени, когда ты одаривал меня своей любовью.

Черные глаза смеялись, и она, медленно убирая с уха жесткие прямые волосы, подбоченилась, взмахнув красной юбкой. Теренций взглянул на полные груди, с почти черной ночной ложбинкой и кашлянул. А ведь было, да. Он уж и забыл.

— Или я стара для тебя, мой Теренций? Мне всего на пять лет больше, чем твоей возлюбленной госпоже.

— Не в этом дело, Гайя. Вода течет в одну сторону.

— Так делает речная вода. А соленая приходит на берег и уходит обратно в море.

— Чего ты хочешь, Гайя? Разве я обижаю тебя, купленная за океаном? И госпожа тоже любит тебя.

Рабыня забрала свои волосы, закалывая их костяной шпилькой. Покачала головой, блеснув медной смуглостью щек.

— Я просто болтаю, мой господин. Ты стал красив. Ты любишь. Берегись, чтоб время, делающее тебя молодым, не бросило потом в бездну. А мне достаточно вашей доброты.

— Ты остерегаешь меня из-за Хаидэ? Ты что-то знаешь?

Стоя у выхода, следил, как Гайя, прижимая к животу скинутые им вечерние одежды, несет их к лоханям с мыльным отваром. Утром он безуспешно пытался разыскать Лоя и после наорал на черного конюха, который явился лишь к полудню, хлопая заспанными глазами. Болтал что-то о Гипносе, и его прохладной руке на потном лбу. В доказательство тянул себя за курчавые волосы, тыча рукой в переносицу. Внятного о ночи с пророчицей Цез рассказать так и не сумел.

Скинув ворох ткани с рук, Гайя обернулась. Отрицательно покачала головой. И сказала одно имя, внимательно следя за напряженным лицом Теренция:

— Мератос.

— Девчонка? — тот расхохотался, — да ее вчера выронили из-под женской юбки! Не болтай чепухи, Гайя!

— Из семечка белены вырастет лишь белена, — низким голосом ответила рабыня, — хоть заморскими маслами поливай его. Поверь.

— Ну, хорошо. Постараюсь не помереть в ужасе, когда она будет подавать ужин.

Он вышел и двинулся узким каменным коридором к лестнице, а потом стал подниматься к покоям жены, с каждой ступенькой забывая о Гайе и девчонке Мератос.

Волнуясь и от того молодея еще больше, сдвинул штору и вошел, плотно задергивая ее за собой, чтоб не оставлять щелей для стража, скучающего на лестнице.

Голая Хаидэ стояла посреди спальни, прямая, как светлое пламя свечи. Только глаза темнели под волной распущенных волос, падающих наискось по плечам. В раскинутых и повернутых ладонями к мужу руках лежали, впитывая мерцающий свет, две стеклянные рыбы, круглые, как большие грубые монеты. Да ярким солнечным глазом сверкал на груди подаренный Теренцием медальон — две змеи впереплет, золотая и серебряная.

За ее спиной, в сумрачном углу, невидимо прошелестел бубен. И глядя перед собой темными глазами, женщина согнула в колене ногу, вытягивая носок, поставила впереди, делая шаг. Поплыли, волнуясь, круглые очертания бедер. Бубен шуршал, встряхивался, поблескивали белки глаз темного мальчика-раба, отбивали ритм по натянутой звонкой коже подушечки смуглых пальцев. И в такт постуку шаги ускорялись, тело волновалось, как поставленная на хвост морская волна.

Когда княгиня подошла вплотную, не отводя от лица мужа темных глубоких глаз, он сглотнул и закрыл свои ладонью, пытаясь разорвать связь, уйти от взгляда. Но через ладонь чувствовал его, как пламя свечи, если провести над ним раскрытой рукой.

Опустил руку, и она повисла вдоль бедра. А другая комкала край хитона, разыскивая застежку богатого пояса.

— Что… — прошептал, но жена положила рыб на столик, поднесла палец к своим губам, подкрашенным ярким кармином и коснулась его рта, прерывая вопрос. Поднимаясь на цыпочки, продолжая танцевать, так что у колен ходил, еле касаясь голых мужских ног шепчущий ветерок, положила ладони на основание шеи, провела пальцами по волосам и нажимая на затылок, опустила голову мужа к своему пылающему лицу. Теренций, расставляя босые ступни, чтоб не терять равновесия, увидел, как раскрываются красные губы, и мелькнувший язык прячется за белыми зубами. Вдохнул сладкий, сотканный из высушенных цветов и морской соли, из пряного бальзама и острого заморского мускуса, запах ее дыхания. И, обхватывая гладкую талию, прижался ртом, утопая губами в ее губах, путая языки в медленном глубоком поцелуе. После вечности поцелуя, смутно дивясь, что мальчик-музыкант не состарился и не умер, продолжая постукивать неутомимыми пальцами, нагнулся, подхватывая жену под напряженные ягодицы, и понес к ложу, накрытому разноцветными драгоценными покрывалами. Укладывая на постель и проводя рукой по впалому животу, до защекотавшего ладонь треугольника светлых волос, медленно ложился сам, наваливаясь на узкое, вытянутое тело, прошептал: