Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

что он так сильно заботится о моем благополучии. Но его слова удивили меня. Мне что-то не помнится, чтобы он возражал, когда в этом же зале я добровольно пожелал продолжить войну в Иберии. А в тот момент, как вы помните, мой отец и дядя были убиты, на полуострове действовали три карфагенские армии, и ни одна из них не встречала отпора! В ту пору вы не говорили, что я слишком молод и недостоин вести военные операции. Почему же мой возраст смущает вас теперь? Неужели в ту пору я был больше пригоден к ведению войн? Или армии в Африке будут чем-то отличаться от тех войск, которые я встречал в Иберии? Неужели вы думаете, что Карфаген держит лучших генералов дома?

Фабий встал и сказал, что молодой человек имеет право на такие вопросы.

— Он задает их в насмешку, но над ними стоит задуматься...

— Фабий, — рявкнул Публий. — Сейчас говорю я, а не ты!

Консул хрипло вздохнул, соизмеряя дыхание, и позволил притихшему залу успокоиться.

— Сенаторы, выбор ваш, но ценой ему будет кровь нашей нации. Вы можете и дальше идти по пути, который год за годом приносит нам страдания и смерть. Война погубила многих выдающихся солдат, чьи имена я не буду здесь произносить. Сейчас вы можете выбрать продолжение этой неправильной стратегии, и тогда в конце концов настанет день, когда Ганнибал появится у ворот Рима. Или вы можете выбрать смелое решение вопроса. Только не поддавайтесь сомнениям, роящимся в робких умах стариков. Забудьте о страхе трусливых людей и о протестах криворуких воинов. Я прошу вас выслушать мои слова и вникнуть в суть идеи. Как только вы дадите мне свое разрешение, я тут же отправлюсь в Африку. В течение двух месяцев вы услышите о том, что страны карфагенских союзников объяты пламенем войны. После этого вас ожидает следующая новость. Ганнибала отзовут защищать отечество. Это единственная стратегия, которая обеспечит нам успех. Иона будет тем единственным маневром, который не только застанет Ганнибала врасплох, но и напугает его. Я не ищу других целей для моей африканской кампании. Подумайте над моим планом и взвесьте все его достоинства, а их там, уверяю вас, немало.

Когда он сел на скамью, начались яростные споры. Через некоторое время кто-то вспомнил, что оба консула еще не бросили жребий и не определили свои провинции. Решение не могло быть принято до тех пор, пока не станет ясно, какой регион достанется Публию — европейский или африканский. Впрочем, это было только временным препятствием. Публий вытянул кусок пергамента со словом «Африка», и многие сенаторы увидели в этом руку Фортуны. Молодому консулу разрешили подготовку к африканскому походу — и даже к атаке на Карфаген, если он того захочет. Однако, поскольку его миссия имела лишь косвенное отношение к защите Рима, сенаторы отказали ему в наборе новых отрядов. Он мог плыть в Африку когда угодно, но без двух обычных легионов. Ему позволили лишь забрать себе опозоренных ветеранов Канн, изгнанных на Сицилию, и тех добровольцев, которые последуют за ним.

Когда они покидали Сенат, Лаэлий закатил глаза.

— Так много в благодарность за спасение.

ЧАСТЬ 5: СЫНЫ ФОРТУНЫ

Они зимовали в суровой и невероятно холодной стране. Кавары приняли их с дружеским радушием, но грубые обычаи, по которым жил этот народ, не предполагали особых удобств. Когда не было метелей, шел дождь со снегом, а если заканчивался и он, то начинался просто дождь, во многом казавшийся хуже снега. Воинам казалось, что сырость проникала сквозь кожу, пронизывая до костей, наполняла их изнутри, что они дышали ею. Иногда облака уступали место великолепно ясной синеве, однако ночи после солнечных дней становились еще холоднее, поскольку все тепло земли уходило в открытое небо.

Пересекая высокие отроги Пиренеев, Силен подхватил жестокий кашель. Он мучился им долго — почти до самой Роны. Грек выплевывал из легких густую слизь, которая день ото дня меняла цвет и плотность. Временами его тело горело в лихорадке. Голова кружилась. Он лежал и потел, завернутый в шкуры животных. Каварский колдун натирал его различными мазями. Сначала Силен пытался отогнать от себя это существо в балахоне — особенно когда увидел гнойники на его руках и разглядел лицо, морщинистое и комковатое, как опара дрожжевого теста. Но он был настолько слаб, что уже не мог двигаться. Закрыв глаза, он ругал человека длинными обличительными речами, а тот, не зная греческого язы ка, не обращал на них никакого внимания. Когда вернулось здоровье, Силен даже словом не поблагодарил каварского мистика. Ему просто пришлось поднатужиться и вылечиться самостоятельно, говорил он друзьям. Иначе этот людоед извел бы его до смерти.

С тех пор Силен почти не выходил из хижины. Переступая порог, он неизменно видел странный ледяной мир. Часть каждого дня он проводил за столом, записывая свои наблюдения. Его очаровали голые ветви деревьев, которые под порывами ветра роняли холодные капли. Вода, несмотря на жидкую форму, цеплялась за обледеневшие отростки дерева. Необъяснимое чудо природы! Еще он заметил, что солдаты, которые в ясные дни уходили в горы на разведку, возвращались с загорелыми лицами и руками, словно они побывали в Африке. Однажды он нашел несколько рыб, вмерзших в ледяную глыбу. Проверяя утверждение местной ребятни, он решил растопить лед в тазу и, поставив его между очагом и своей постелью, обнаружил, что рыбы ожили. Выкатив глаза, они застучали хвостами и плавниками, пытаясь выпрыгнуть из посуды. В остальном, в этих северных землях нечего было делать. Лучше бы он уехал к Ганнону, о котором часто думал. К сожалению, решение о возвращении в Италию принимал не он. Приоритет был отдан летописи Ганнибала.

В последнее время он начал тревожиться о здоровье Гасдрубала . Баркид страдал не от физической немощи, а от нехватки душевных сил. Иногда он не впускал к себе посетителей по два-три дня. Когда Силен заходил в его палатку, он неизменно находил генерала в одной и той же позе. Гасдрубал сидел на койке, сгорбившись и набросив на плечи шкуру черного медведя. Череп и верхняя челюсть животного покоилась на его голове. Зубы твари прижимались ко лбу генерала. Он даже ходил так, с когтистыми лапами медведя, болтавшимися у его рук. Гасдрубал проводил целые дни, царапая на глиняном полу какие-то фигуры. Он рисовал их, стирал ногой и снова рисовал при новой вспышке вдохновения. Силен не понимал этого занятия. Сначала он думал, что рисунки были картами местности,