Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

к его дыханию, он знал, что командир не спал. Затем смущение и беспокойство улеглись, и Имко почувствовал спокойствие приближавшегося сна.

А через три дня случилось чудо. В то утро тарентийский мальчик, прислуживавший Имко, приготовил ему завтрак, состоявший из вареных яиц, копченой рыбы и жареных кабачков с мясной подливой. Насытившись, Вака поднялся на ноги, потянулся, почесал свой пах и лениво осмотрелся по сторонам. Затем он повернулся, начал скручивать постель, и тут в его уме вдруг проявился образ, увиденный мгновение назад. Нет-нет, ему почудилось! Он не мог поверить в это.

Имко резко повернулся. Там, где прежде находилось животное, было пусто. Он видел только полуразрушенную хижину и часть ограды ветхого загона. Но Вака знал, что глаза не обманули его. Он медленно осмотрел узкую дорогу, окраины лагеря и козлиную тропу, которая вела к гребню небольшого холма. На вершине красовался осел, с большими ушами, отвисшим животом и вывернутыми внутрь коленями — жалкое существо, с драной шкурой, трогательными глазами и опущенным хвостом. Другого такого на свете не было.

Имко обернулся к девочке из Сагунтума. Неужели она разыграла с ним какой-то трюк? Осел не мог быть тем самым животным! Проклятье! Он так долго оставался на войне вдали от дома, с безумной тоской и частыми приступами страха, что, наверное, просто потерял рассудок. Ему нужно успокоиться, иначе он вскоре станет одним из сумасшедших дурачков, которые бродят по улицам города. Если бы Ганнибал знал хотя бы часть навязчивых идей своего отважного капитана, он бы выпорол его кнутом и продал, как раба.

Вака сделал несколько быстрых шагов к холму. Его ноги подняли густой клуб пыли. Группа проходивших мимо итальянок посмотрела на него с традиционным презрением. Они зашептались о чем-то на латыни, скорее всего, оскорбляя его. Тарентийский мальчик изогнул бровь и притворился, что не замечает своего хозяина.

Этот уклончивый взгляд мальчишки едва не сломил его решительность. Имко остановился. Проклятый рассудок! Нелепое здравомыслие! Мир ежедневно переоценивал их, воспевая им хвалебные песни. Возможно, безумие принесло бы ему счастье. Неужели он не может довериться игре воображения и отправиться на поиски любви? Такие моменты случаются редко. За них нужно цепляться мертвой хваткой. Имко вернулся в палатку, собрал минимум припасов и зашагал к холму, приветливо кивая подчиненным и всем своим видом показывая, что он уходит по важному делу. Но как только лагерь остался позади, он ускорил шаг и направился за маяком судьбы, который на этот раз принял форму ослиной задницы.

* * *

Такому молодому лидеру, как Публий Сципион, триумф не полагался по многим причинам, и одной из них было то, что он не являлся консулом. Кровь на его мече едва высохла. Весть о победе близ Илипы опередила его прибытие в Рим лишь на несколько недель. Однако Сенат учел и другие обстоятельства. Несмотря на блестящие победы, его миссия в Иберии была приостановлена. Чтобы не волновать горожан, сенаторы решили, что Публий при возвращении в Италию поживет какое-то время вне города — в храме Беллоны на дальнем берегу Тибра. Там, под серой хмуростью зимнего неба, он устроил жертвоприношение и провел несколько дней в усердных молитвах. Усмирив себя перед божественными силами, он наконец предстал перед Сенатом и дал полный отчет об иберийской кампании. Многие из знатных римлян слушали его со скрещенными руками, высматривая на лице проконсула первые признаки спесивого самодовольства.

Публий вел себя довольно скромно. Он предположил, что его отзыв на родину был результатом самоотверженного служения Риму. Сципион считал, что выполнил в Иберии почти все возможное и невозможное, и, как первый римский генерал, несколько раз победивший карфагенские силы на чужбине, он был готов перенести свою тактику на родную землю и помочь Сенату в планировании нового военного сезона. Римляне, по его словам, нуждались в смелом маневре, который завершил бы войну в их пользу. Им нужен был удар, подобный его атаке на Новый Карфаген — удар не по броне Ганнибала, а в его слабое место.

После выступления в Сенате он вышел на городскую площадь под восторженные крики собравшихся людей, ставших слишком впечатлительными от долгого отсутствия официальных торжеств. Пока он шагал по улицам, горожа не выкрикивали ему свои приветствия из окон, с крыш и мостов. Женщины бросали ему под ноги цветы и яркие ленты, с восхищением тянули к Публию руки, чтобы коснуться его тоги. Они называли молодого Сципиона своим спасителем и героем. Девушки кокетливо изгибали накрашенные губки, улыбались или кланялись ему, когда он проходил мимо. Дети, сопровождавшие его на всем пути, напялили на головы куски овечьих шкур, которые напоминали витые нумидийские локоны. Некоторые из них вырядились в белые простыни, раскрашенные красной краской. Их одежда изображала иберийские туники с красными кантами. Другие мальчишки приклеили к подбородкам пучки ослиных волос. Их потешные бородки придавали им сходство с телохранителями Ганнибала. Они убегали от проконсула в шутливой панике, испуганно озирались на него, но ни на миг не удалялись. Их свора вертелась и кружилась вокруг него, выкрикивая просьбы о пощаде.

Люди верили, что иберийские победы Сципиона являлись предвестием грядущих событий. Некоторые говорили, что в него вселился Аполлон и что сам бог придумывал для Публия тактические ходы, ведущие к успеху. Другие вспоминали героев из прошлого и приходили к мысли, что Публий в своем возрасте совершил больше подвигов, чем любой из них. Жрецы, всегда следующие течению народного мнения, раз за разом находили знаки божественного благоволения Публию. Мнение масс было настолько очевидным, что на следующих выборах он получил звание консула и стал самым молодым человеком, заслужившим подобную честь.

Однако слухи и восхищенные отзывы, прославлявшие имя Публия в народе, вызвали гнев у многих его ровесников. Молодежь из знатного сословия начала плести интриги. Кто-то слышал, как Сципион заявил, что звание консула даровало ему право довести войну до завершения — причем без консультаций с Сенатом, по собственному усмотрению, как он сам считал это нужным. Другие говорили, что он уже начал приготовления к какой-то тайной операции, о которой не знал даже Сенат. По уверениям других людей, он отказался от помощи второго консула Лициния Красса, назвав его никчемным офицером. Некоторые утверждали, что он предложил Ганнибалу лично встретиться в боевом поединке и таким образом решить вопрос о победе пролитием собственной крови.

Публий выслушивал такие истории с улыбкой и никак не реагировал на них. Он имел план дальнейших действий, но упоминал о нем только в кругу близких и доверенных друзей. Идею блистательного маневра подсказал Лаэлий, чья рука однажды