Верхний ярус - Ричард Пауэрс

клен из его детства. Внутри периметра — нагромождение угловатых бетонных бункеров, похожих на то, что его сын мог бы соорудить из серых кубиков «Лего». Вдалеке, окруженные рвами и утыканной лезвиями проволокой, мужчины в ярко-оранжевой форме — его новые сородичи — играют в баскетбол в агрессивной, обиженной манере, как делал его брат Эмметт, пытаясь загнать мяч в кольцо. Эти люди будут много раз избивать его до потери сознания — не за то, что он террорист, а за то, что встал на сторону врагов человеческого прогресса. За то, что предал себе подобных.

Надзиратель, которому пришлось ехать в фургоне, поворачивается и с улыбкой наблюдает за лицом Адама, пока они следуют по желобу из колючей проволоки, где полным-полно камер наблюдения. Адам представляет, как Лоис насильно привозит сюда маленького Чарли на часовые свидания, сначала раз в месяц, потом пару раз в год, если повезет. Адам видит в покадровой съемке, как растет его сын. Видит себя, жадно слушающего сбивчивые отчеты мальчика и цепляющегося за каждое слово. Может быть, они наконец-то станут друзьями. Может быть, маленький Чарли объяснит ему, что такое банковское дело.

Они останавливаются в зоне разгрузки, чуть поодаль от охраняемого входа. Надзиратель и водитель извлекают его из фургона и проводят через детекторы. Стекло толщиной с Библию. Ряды мониторов и решетки с электронным замком. За контрольно-пропускным пунктом — бронированная арка, а дальше коридор с отдельными камерами, который благодаря оптической иллюзии как будто убегает в вечность.

Грядущие годы превзойдут все, что он может себе представить. По сравнению с предстоящими вымираниями и катастрофами чума бронзового века покажется ерундой. Тюрьма может стать убежищем от того, к чему приговорен весь мир.

Из всех будущих ужасов Адам больше всего боится времени. Он подсчитывает, сколько вариантов жизней ему придется пережить, секунда за секундой, пока не истечет отпущенный срок. Будущее, в котором наши предки исчезнут еще до того, как мы назовем их имена. Будущее, в котором потомки-роботы будут использовать нас в качестве топлива или содержать ради нескончаемой забавы в зоопарках, таких же охраняемых, как тот, в который сейчас заселяется Адам. Будущее, в котором человечество сойдет в братскую могилу, уверившись, что во вселенной нет других говорящих существ. Огромные, пустые просторы, где нечем заполнить досуг, кроме воспоминаний о том, как он и горстка друзей с зелеными душами пытались спасти мир. Но, конечно, не мир нужно спасать. Только то, что люди называют этим словом.

Сидящий за пуленепробиваемым стеклом человек в хрустящей белой рубашке с эмблемой надзорной инстанции спрашивает его о чем-то. Может, об имени или серийном номере; может, предлагает попросить прощения. Адам рассеянно хмурится. Смотрит вниз. К манжете его неонового комбинезона что-то прицепилось. Круглое, маленькое, коричневое — шарик, покрытый хваткими колючками. Заключенный прибыл прямо из мрачного кирпичного изолятора, его запихнули в фургон, привезли и выгрузили на эту пустошь из камня и бетона. У жизни не было ни малейшего шанса им воспользоваться. Но безбилетник как-то добился своего. Так вот чем все обернулось для него, для всех пятерых, для ослепленного человечества — жизнь их использовала так же беспардонно, как этот репейник использует манжету комбинезона.

Тогда-то и начинается тихая пытка, которая хуже, чем все, что власти могут применить к Адаму. Тоненький голосок, настолько реальный, что может исходить из верхнего яруса койки, шепчет начало истории, которая будет мучить его дольше, чем тюремное заключение: «Ты был избавлен от смерти ради величайшего из свершений».

ПО ВСЕМ БИОМАМ, на всех высотах ученики наконец-то оживают. Они узнают, почему боярышник никогда не гниет. Учатся различать сто видов дуба. Когда и почему пенсильванский ясень отделился от американского. Сколько поколений живет в дупле тиса. Когда красные клены меняют цвет листвы в зависимости от высоты, на которой растут, и насколько раньше это происходит с каждым годом. Они начинают осмысливать реки, леса и горы. Они понимают, что листик травы не меньше подёнщины звезд.[92] За несколько коротких сезонов, просто поместив миллиарды страниц данных рядом друг с другом, новый вид научится переводить с любого человеческого языка на язык зеленых существ. Сначала переводы будут грубыми, как первые опыты ребенка. Но вскоре появятся первые предложения, в которых слова заструятся, созданные, как и все живое, из дождя, воздуха, каменной крошки и света.

«Привет. Наконец-то. Да. Здесь. Это мы».

НИЛАЙ ДУМАЕТ: «Так и должно случиться. Будут катастрофы. Ужасные неудачи и кровопролитие. Но жизнь куда-то движется. Она хочет познать себя; она хочет иметь право выбора. Ей нужны решения проблем, с которыми пока не в силах справиться ничто живое, и она готова использовать даже смерть, чтобы их отыскать». Он не доживет до завершения этой игры, в которую играют бесчисленные люди по всему миру — игры, где участники оказываются в центре живой, дышащей планеты, наполненной потенциалом, который они только смутно могут себе представить. Но он подтолкнул ее развитие.

Он поднимает руки от клавиш, преобразующих один язык в другой, потрясенный до глубины души. Его сердце бьется слишком быстро для той плоти, что осталась на костях, а перед глазами все пульсирует. Он нажимает джойстик на кресле и выкатывается из лаборатории в спокойную ночь. Воздух приправлен запахами лавра, лимонного эвкалипта и перуанского перца. Ароматы напоминают обо всем, что он когда-то знал, и обо всем, чего никогда не узнает. Он вдыхает полной грудью. До чего поразительно быть таким маленьким, слабым, недолговечным существом на планете, которой еще предстоят миллиарды лет. Ветки щелкают в темном сухом воздухе над его головой, и он слышит их.

«А теперь, Нилай. Что сделать этому маленькому созданию?»

У РЭЯ ВЫРЫВАЕТСЯ СТОН, когда Дороти рассказывает ему, чем все закончилось. Два пожизненных срока, один за другим. Слишком сурово за поджог, за уничтожение общественной и частной собственности, даже за непреднамеренное убийство. Но достаточно сурово для непростительного преступления: нанесения вреда безопасности и предопределенности человеческой жизни.

Они лежат друг против друга на его кровати, глядя через окно на то место, которое обнаружили, совсем рядом с этим. Место, откуда пришла история. Снаружи, спрятавшись в ветвях, сова зовет своих сородичей. «Кто готовит для вас всех? Кто готовит для вас?»[93] Завтра снова придут городские озеленители, привезут с собой инвентарь и неодолимую силу закона. И все равно это будет не конец.

Бринкман давится возражениями. Слова с трудом вырываются из горла.

— Нет. Неправильно.

Жена пожимает плечами, слегка задевая его собственное плечо. Жест не лишен сочувствия, хотя она не извиняется. Она