Рижский редут - Далия Трускиновская

– На треть гишпанцем? – переспросил Розен, невольно улыбаясь. – И что же?

– Не может, ваше превосходительство! Как ни бились – не может!

– Извольте радоваться, – сказал вице-адмирал, по видимости, сердясь. – Война, что ни день – новые беды, гибнут наши люди, а эти три молодых бездельника ищут треть гишпанца!

Он не без оснований полагал, что я приохотил к поискам Артамона и Сурка.

– Коли эти господа вздумают вас прогнать, идите ко мне, Морозов, я охотно возьму вас в отряд, – вдруг вмешался Левиз-оф-Менар. – И я сумею защитить вас от неприятностей.

– Да ладно вам, Федор Федорович, – отвечал Шешуков. – Поругать поругаем, да и простим. Главное ведь что? Главное, что наш Морозов – не простая душа!

– Простая, Николай Иванович! – со всей прямотой воскликнул я.

– А с чего вы вдруг взялись за вычисление гишпанской крови? – спросил Розен.

Я решил ничего не говорить о Бессмертном, но невольно бросил на него взор, а Розен этот взор перехватил.

– Кажись, я знаю, откуда сие поветрие… – проговорил он. – То-то будет суеты в Военном министерстве!.. Как же им теперь про треть гишпанца-то доложить?

Шешуков и Федор Федорович рассмеялись. Мы с Бессмертным стояли, бросая друг на друга такие взоры исподлобья, что впору деревянную стенку прожечь.

Наконец Розен, сжалившись, с позволения вице-адмирала отпустил меня, а Бессмертного оставил. И я, вздохнув с облегчением, помчался в порт.

Мне было и весело, и грустно. Весело, поскольку почти все приключения мои завершились благополучно, грустно же – оттого, что через день-другой я опять приступлю к исполнению своих обыденных обязанностей при особе вице-адмирала.

В порту меня и отыскал Бессмертный.

– Одно дело осталось незавершенным, Морозов, – сказал он. – Завершим, и я избавлю вас от своей персоны. Сейчас я отправлю с казаками записку друзьям вашим, чтобы они прибыли завтра.

– И это дело?..

– Возвращение драгоценностей госпожи Филимоновой.

Глава тридцать первая

Возвращать сокровища Натали мы отправились вчетвером. Так решил Бессмертный – он хорошо знал рижских бюргеров и понимал, что человеческого языка они в денежных вопросах не разумеют, а лишь язык силы. Олицетворением силы у нас служил Артамон. А Сурок с его особенной улыбкой, приберегаемой для таких случаев и напоминающей хищный звериный оскал, должен был делать вид, будто готов вцепиться в горло.

От меня требовалось лишь присутствие и высокомерное молчание.

Мы вошли в мастерскую. Подмастерья Клаус и Герхардт маялись от безделья, да и странно было бы, если б в военную пору кто-то давал Штейнфельду заказы.

– Позовите хозяина, – велел по-немецки Бессмертный.

Все мы были в мундирах и при кортиках. Выглядели мы внушительно, особливо Артамон. И наше мрачное молчание, которого потребовал Бессмертный, нагнетало ощущения безысходности.

Герр Штейнфельд вышел из задних комнат без сюртука, в одном жилете и уставился на нас с тревогой. Мы же молчали, как воды в рот набравши.

– Господа мои… – сказал он наконец. – Добрый день… Чем могу служить?

– Этот человек обокрал вас, господин Морозов? – спросил Бессмертный.

Я молча кивнул.

– Очень хорошо. Сейчас он вернет вам драгоценности ваши. Почему?

– О чем вы говорите, господа?! – вскричал ювелир.

– Потому, что иначе он сегодня же предстанет перед комиссией военной полиции и будет обвинен в связях с бонапартистами, покрывавшими лазутчиков Макдональда. Есть доказательства, что драгоценности, украденные у господина Морозова, должны были пойти на взятки рижским чиновникам.

– Господа мои!!! – завопил преступный ювелир.

– Известно также, что для овладения драгоценностями герр Штейнфельд подкупил частного пристава Вейде. Итак, если этих драгоценностей у герра Штейнфельда нет, значит, они явятся при аресте этих чиновников и послужат весомым доказательством…

– Погодите! – с тем ювелир выскочил из мастерской.

– Удерет… – без голоса произнес Сурок.

Бессмертный покачал головой, отрицая это предположение. И точно, Штейнфельд возник на пороге, держа в сведенных вместе горстях драгоценности Натали.

– Был введен в заблуждение… преступная женщина сообщила мне… я доверился… – забормотал он. – И частный пристав – она, все это – она… Я готов от нее отречься… я за нее не ответчик!..

Единственная женщина, которую он мог иметь в виду, была его родная сестра Эмилия. Конечно же Эмилия в это дело замешалась основательно, однако ювелир уж слишком торопился с обвинениями.

– Проверьте, господин Морозов, и убедитесь, что ничего не пропало, – сказал Бессмертный.

– Да уж… – нехорошо глядя на ювелира, добавил по-русски Сурок.

Артамон же взирал на герра Штейнфельда исподлобья, всем видом своим говоря: да прикажите же мне кто-нибудь свернуть шею этому мерзавцу!

Я не так хорошо запомнил драгоценности. Жемчуг и большую брошь немыслимой цены я узнал, также девичьи сережки Натали. И я посмотрел на стратега-сержанта, пытаясь мысленно переслать ему вопрос: я не уверен, что тут все побрякушки; может, и все, но я не уверен; как быть?

Герр Штейнфельд явственно испугался. Очевидно, он вернул все, что позаимствовал, но, сообразно своему характеру, ждал ловушки: мне проще всего было бы сейчас объявить, что не хватает бриллианта размером с Артамонов кулак, и спорить он бы не смог.

Ювелир поступил единственно возможным, как ему казалось, способом.

– Одно колечко, милостивые государи мои, одно колечко, – сказал он, – кажется, я потерял его… благоволите принять его цену деньгами… я не отказываюсь заплатить!..

И он, пятясь, отбыл в задние комнаты.

– Сейчас вам, Морозов, дадут взятку, – по-русски предсказал Бессмертный.

– Швырнуть проклятые деньги ему в рожу! – воскликнул Артамон.

– Нет, Вихрев. Почему? Потому, что деньги эти нужны, чтобы возместить доброму Гансу убытки, причиненные потопом. Так будет справедливо.

Я едва не бросился Бессмертному на шею. Про Ганса я то вспоминал, то снова забывал в суете. А он помнил!

Штейнфельд вышел в некотором смятении, он не знал, как примут взятку четыре столь мрачные и зловещие образины. Но мы не кобенились. Бессмертный преспокойно забрал у него бархатный кошелек с золотыми талерами. И на прощание решил сжалиться над ювелиром.

– О вашей сестре вы можете не беспокоиться более. Поскольку в Риге ее репутация загублена, она будет жить в ином месте. К вам придут за ее имуществом.

– О, да, да, конечно! – пылко воскликнул Штейнфельд. – Я все отдам! Я даже не спрошу с нее зажитое…

У нас не водится, чтобы незамужняя сестра, живя у брата, платила за свое содержание. У бюргеров, стало быть, водится – ну, и Бог им судья.