Никита Хрущев - Жорес Медведев

Эпилог

В день своего 70-летия, после вручения ему знаков отличия Героя Советского Союза Н. С. Хрущев выступил с краткой речью, в которой сказал: «Смерть для некоторых политических деятелей иногда наступает раньше их физической смерти» [189] .

Он не подозревал, что скоро это произойдет и с ним самим.

Хрущев потерял свою популярность еще в последние годы власти. И в годы его вынужденной отставки не было в стране ни одной общественной группы, которая хотела бы его возвращения. Он, в сущности, перестал существовать как политически значимая фигура. Однако впоследствии интерес к личности и политической деятельности Хрущева непрерывно возрастал.

Конечно, Хрущев был политиком и просто человеком, о котором разные люди могут судить и судят по-разному. Как писал, например, посол США в Москве Ч. Болен, много раз встречавшийся с Хрущевым: «Никита Сергеевич Хрущев был рожден и вскормлен партией большевиков. Крестьянин, в сущности, он не был философом-идеологом, хотя и был искусным спорщиком. Он ничего не прибавил к основам коммунистической доктрины, кроме некоторых прагматических отклонений, исходящих из понимания того, что ядерное оружие сделало военное разрешение конфликта почти немыслимым, неважно, идет ли речь о конфликтах межнациональных или революционных. Он принимал все основные принципы марксизма-ленинизма… Но сверх того, у него была гениальная способность чувствовать свою страну и свой народ… Хрущев был порывистым человеком, что сочеталось в нем с неистовой энергией, и это делало его привлекательным, но часто вело к печальным последствиям…» [190] .

Среди полученных мной за последние годы откликов на публикации о Хрущеве – сотни писем, в которых о нем пишут как о человеке, много сделавшем для нашей страны и нанесшем смертельный удар сталинизму. Но еще больше писем, в которых яростно и далеко не всегда справедливо критикуют и ругают Хрущева. Тех, кто и через двадцать лет после его смерти продолжает сводить с ним счеты, можно разделить на две группы. Во-первых, это сталинисты, которым, конечно, есть за что его ненавидеть. Во-вторых – люди, связанные с деревней, забывшие о первых реформах Хрущева, раскрепостивших крестьян, и озлобленные его последующей сельскохозяйственной политикой.

Хрущев был противоречивой фигурой, и чувства этих людей можно понять. Труднее классифицировать отзывы о Хрущеве, появляющиеся в печати. Так, в не предназначавшихся для чужих глаз дневниковых заметках Владимира Тендрякова, названных при публикации рассказом, говорится:

«Да, сам по себе Хрущев был безрасчетно, упоенно глуп, глуп с русским размахом, но, право же, он принципиально ничем не отличался от других видных политиков, страдал их общей бедой. И конечно же, его вседержавная самонадеянность нравственно калечила общество – воспитывала лжецов, льстецов, жестоких, беспардонных прохвостов типа “рязанского чудотворца” Ларионова, делающих карьеру на чиновном разбое.

Но вот что странно – бывают же поразительные парадоксы в истории! – именно экзальтированность Хрущева и помогла совершить смелый прогрессивный переворот в стране» [191] .

В. Тендряков дальше дополняет свою политическую характеристику Хрущева:

«Хрущев не представлял себе иного устройства, кроме того, какое было при покойном Сталине. Хрущев искренне считал, что мир расколот враждой и ненавистью, что государство ежедневно, ежечасно должно укреплять свою мощь, блюсти железную дисциплину подчиненности, сохранять абсолютизм власти… Генеральная линия партии в годы сталинизма была безупречно правильной, но…

Генеральная линия партии во время Сталина была безупречно правильной, только сам Сталин не прав – претила жестокость, мутило от безвинно пролитой крови. Хрущев ничего из сталинского не собирался менять – пусть остается все как было! – но Сталина следует осудить и выбросить из истории. Трудно даже представить более нелепое решение» [192] .

Безусловно, мы должны знать всю правду о Хрущеве, не деля ее на «удобную» и «неудобную». Очевидно, что и критическая дневниковая зарисовка Тендрякова, будучи помещенной в объективный контекст, должна быть известна читателям. Однако, как видно из всего сказанного в этой книге, сама она явно необъективна. Мы часто говорили с Владимиром Федоровичем Тендряковым об эпохе и личности Хрущева после отставки последнего, и он никогда не отзывался о них с озлоблением.

Даже после смерти Хрущева сталинисты не смогли отказаться от застилающей глаза ненависти к нему. Так, например, Энвер Ходжа в своих воспоминаниях называет Хрущева не иначе как «ренегатом», а отход от сталинизма – «грязным делом хрущевской мафии» [193] .

В большом очерке «Последний романтик» советский публицист А. Стреляный писал: «Хрущев был из породы людей, как бы созданных чрезвычайными положениями и для чрезвычайных положений, когда надо мобилизовать на что-то одно. Это люди для свершения крупных разовых дел, решения отдельных проблем авральными методами. Все оставить, все забыть, на все махнуть рукой, ничего не считать, не мерить – навалиться всем миром на одну сторону и вытащить ее… Этому рабочему-революционеру с его малым набором самых грубых, но алмазно-твердых понятий о том, что такое социализм, ни в какой мере не дано было проникнуться тем спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, к которому призывал под конец Ленин. Хрущеву мог бы помочь народный здравый смысл, которого ему не надо было занимать для дел, далеких от идеологии и политики. Но в том-то и суть, что далеких. Он не был бы тогда революционером, оторванным от жизни так, как только и может быть оторван человек, выросший в идейной атмосфере, где линии и платформы важнее лиц и фактов. Разве мог человек… иного типа и биографии из одного почтения к теории взяться вдруг “всемерно развивать совхозную систему, так как она имеет более совершенные формы социалистической организации труда”, преобразовать десятки тысяч колхозов, имевших хоть чуточку свободы, в совершенно бесправные совхозы, чтобы через несколько лет удивляться и гневаться: “почему они убыточны, почему никак не окупаются затраты на превращение их из низшей формы в высшую”. Как он торопил, как торопился! Все должно делаться быстро, по-солдатски, по-боевому. Среди его понятий не было понятия о постепенном накоплении количества и качества: средств, опыта, знаний, он не признавал никакой эволюции, признавал только революцию, только скачки и переломы, гнал и гнал «нынешнее поколение советских людей» жить при коммунизме. Для него нет обыденности, все чрезвычайное – чрезвычайная историческая обстановка, чрезвычайные возможности» [194] .