Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Кто-то из «моих» подсмотрел то, как он вошел в Эрмитаж перед 78 приведенными с собой экскурсантами и нашедшими себе пристанище в доме на Литейном, у Симеоновой — оказывается, там есть такая казарма для экскурсантов-студентов. Эти разведчики рассказывают, что его [объяснение] сводится ко всяким постыдным общим фразам и к самым легкомысленным выводам. Ничего общего ни с идеей картины, ни со стремлениями эпохи, ни с технической «кухней» не имеющее, однако на раскрытие всего этого претендующее.

После довольно приятного завтрака гоголь-моголем (и в него включила какую-то новую выдумку Акица, которую я выдал за «испанское блюдо») мы втроем идем на открытие этнографического отдела. Однако, подъехав до места назначения, Сидоров констатирует, что уже поздно (он вечером должен был отбыть), и продолжает путь в трамвае, мы же идем и вступаем в мерзкое Свиньинское здание, в первый раз через главную дверь. Эффект розового зала с его верхним светом с первого взгляда довольно импозантен, но бездарность начинает проступать через роскошный и идиотски использованный материал. Нарядности торжества много способствовал зеленый ковер во всю длину зала, который был раздобыт к этому дню Ятмановым (сам хвастался) из храма Воскресения. Отличные ковры устилали и высокую эстраду, и стол, уготованные для членов Совета. На эстраду пришлось лезть и нам, вследствие чего и не удался наш план удрать тотчас после того, что мы распишемся.

Впрочем, я не скучал за той бомбочадой, при которой мы присутствовали, ибо и зрелище набитого битком зала, с частью публики на хорах, над колоннадой, было довольно интересно, да и слушать глупости, над которыми можно тут же посмеяться (мы сидели во втором ряду, и моим вторым соседом был Воинов — тоже «не промах на язык»), — иногда довольно нелепое удовольствие. Сначала мямлил (начала мы не застали) какой-то отчет, прославляя «плакающие музеи» Н.П.Черепнин (ох, слюнтяй, ох, слизень! Зачем-то приплел с целой цитатой и мое письмо о смольнянках). Потом пробормотал более бодро свой отчет Руденко, затем наговорил приятных слов об истории образования и о встретившихся в годы революции трудностях Сычев, упомянув о выставленных «рукоположениях» Климента и Волхова, но зато не промолвившись и словом о главном вдохновителе и устроителе Могилянском, и, тузя по воздуху кулаком (социалистическая традиция), покаялся в нашем нищенстве (это мода). Кристи очень долго «что-то путал об отсутствии наличности» и «наличии отсутствия», о том, что музеи не свалились с неба и не служат небесам. Ятманов (заявив, как полагается в начале речи, что он будет краток), наконец, истошным голосом сказал нечто более связное, дельное, как подобает «кадетнечайшему министру». С.Ф.Ольденбург — о крупнейшей краеведческой организации, о мировом масштабе и т. д.

После этого пошли осматривать сам музей, и вот тут я был обласкан вниманием его превосходительства Григория Степановича. Он все таскал меня под руку, высказывая свой восторг от украинских ковров (приняв их за восточные), и даже увидел в них нечто мистическое, потайное, затем к буддистам и к «раю», заявив, что, «пожалуй, станет и сам буддистом», любезно спорил по вопросу о том, нужны ли или не нужны манекены (его изысканному вкусу претит этот «паноптикум», я же не мог согласиться с тем, что вешать, как он предлагает, одежды плоско на стенку). Насилу отделался. (Вообще же отбытие в целом вышло очень внушительно, и бедный Тройницкий, видимо, «скис». Думает, чтобы Эрмитажу теперь не отстать. А вот «мы» закатим акт какого-нибудь открытия в Эрмитажном театре! Еще польска не сгинела!)

От 4-х до 6 часов Гаук играл мне и Коке «Времена года»… И вообще это дребедень за исключением парочки номеров. Настаиваю на включении другого вальса вместо имеющихся, и как раз в том же мажоре имеется концертный вальс Глазунова.

К обеду снова Грабарь (подробно осмотревший выставку в Академии, более всего он в ужасе от своих школьных товарищей Броваров или от «всяких Кондратенок») и Стип. Вечер я закончил на «Спящей красавице» (последнем спектакле сезона). Посадил на сей раз Акицу. Заходил вместе с ней к американцам. Она была очень эффектная в своей голубой пареори. Танцевала так себе. Акица каждый раз заново возмущена постановкой Коровина. Есть с чего!

Сыро, холодно, потом разгулялось.

Акица нездорова, одолела сонливость, очень кислое настроение, полдня лежала. Это одно накладывает мрачный покров на весь наш интерьер. И даже Татану с его шалостями и фокусами не удается его пробудить.

К 1 часу в эрмитажный Совет. Эрмитажу выключили электричество за неплатеж Акцентром (мы-то сами платим). Тройницкий ходил объясняться с Кристи. Ответ: «Ну конечно, теперь светло». Пикантная бумага из Петроградского Управления научных учреждений в ответ на наше заявление о неподобающем поведении экскурсий и порче ими выставленных вещей (у античников снова что-то уронили). За подписью Ятманова и Молес П.У.Н.У. просим сообщить, существуют ли у нас «обязательные для посетителей правила, направленные к предупреждению указанных опасностей, и выработать, в случае отсутствия таковых, сообразно с материалами музея, что и представить на утверждение».

Вальдгауэр сообщил, что в Берлине для нас накопилась масса книг, но представитель РСФСР отказывается их переправить сюда по недостатку средств.

Приходил москвич Лазарев. Ему не удалось уехать за границу, так как ГПУ отказало в разрешении без указания оснований. Был очень этим удручен и даже как-то весь осунулся. Принес нам показать отличную новую монографию о Пармиджанино (но атрибуции не все безукоризненны), в которой меня сразу заинтересовала статья о Лейсе. В ней московский «Туалет старухи» остается еще за Лей-сом, но правильно указал Браз на сходство и со Строцци, который те же одежды написал так же — воспроизведенные в данное статье. Лазарев не сомневается, что это Строцци. Головы двух молодых за старухой действительно похожи, особенно по лицам и прическам, на него, зато сама старуха, ее руки и проч. — все в другом характере.

Заходил в Общество поощрения. За мной на аукционе осталось: три рисунка Чичероне, семь огромных гравюр с ван дер Мейера и мой любимый альбом шаржей 1870 года Лебедева. Все — 180 копеек — или десятки миллионов по официальному курсу. Затем в АРА. Реншау припас для меня еще десять пайков.

С 4-х часов в студию Морозова, где происходили смотрины труппы с чаем. Для ознакомления спектакля мне показали несколько номеров: мещанскую польку, «Хирургию» Чехова и «Ведьму» его же. Все это очень по-любительски, слабо и безвкусно, но люди все же не бездарные, в особенности две жидовки: Опалова-Авербах и Магприл, третья, поразившая меня два года назад в разговоре двух, была Манасейне Ратнер, оказалась дамой за тридцать лет, щекастой и вообще очень некрасивой. Все же она у них самая умная и зрелая. Русская Е.Волкова, игравшая ведьму, — не без темперамента. Очень плохого вкуса, но все же даровитая. Их лейб-поэт, пишущий на все случаи жизни студии довольно складные стишки, с виду маленький, юркий, горбоносый, смешной человечек.