Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

Что играло роль, так это Книга, от энергии которой, казалось, дрожали все скалы монастыря под ногами отца Ксавье. Разумом он понимал, что немногие ощущали эту дрожь; в душе он чувствовал неверие, что от этой силы, которая была рядом, не у всех волосы вставали дыбом. Сейчас он охотнее всего снял бы сандалии, чтобы впитывать эту силу, идущую из скалы, голыми ногами.

Отец Ксавье был счастлив.

16

Они разделись, когда перед ними открылась узкая трещина – воронкообразный сужающийся разрез в серо-черных скалах, желоба и узоры которых подходили к отверстию в расселине, и казалось, что они втягивают ее внутрь. Оттуда веяло ледяным дыханием. Это выглядело так, будто сверху в твердую каменную глыбу вонзился огромный топор. Из расселины не доносилось ни звука, даже вездесущего пения птиц. Запах гнили и ветхости вытеснял аромат нагревающейся смолы и медленно падающих на лесную почву иголок.

– Я иду внутрь, ты обходишь кругом, – сказал Киприан.

– А вдруг это пристанище грабителей?

– Если Агнесс у них, помилуй их Бог.

Андрей кивнул. Они говорили шепотом. Единственной надеждой Киприана в этом лабиринте было услышать шум. Преступники, которые скрывались здесь, убили двух монахов и увезли с собой Агнесс; они непременно дадут почувствовать свое присутствие, начав праздновать победу. Он услышит смех и крики. Киприан отогнал мысль о том, что время празднования, возможно, уже прошло и с добычей разделались еще до этого. И какие звуки могли бы тогда указывать ему путь?

Он беззвучно проскользнул в расселину. Дневной свет здесь превращался в сплошные сумерки. На земле не было никакой растительности – лишь мелкий чистый песок. Вверху. Куда еще попадало достаточно света, обосновался мох и длинными бесцветными бородами свисал в преисподнюю, по которой двигался Киприан. Капала вода. У подножия стены справа и слева тек ручей, извивался вокруг дорожки, постоянно ее затопляя, так что Киприан отказался от попыток не замочить ноги. Он всматривался вниз, но постоянно струящаяся вода стерла все следы, которые, возможно, и оставил кто-то до него. Он чувствовал себя как первый человек, проникший сюда. Чем дальше он продвигался, тем холоднее становилось. Когда юноша осторожно оглянулся, светлой щели входа уже не было видно. Он двигался дальше, порой боком, потому что иногда дотрагивался до стены плечами, и осознавал, что, с одной стороны, представлял собой прекрасную цель для стрелка из лука, но с другой – стрелок вряд ли нашел достаточно места, чтобы натянуть свое оружие, а извилистая тропинка сделала бы попадание скорее случайным. Киприан пробирался вперед, прижавшись спиной к правой стене, сжав правую руку в кулак, готовый ударить быстрее, чем кто бы то ни было, кого он мог здесь захватить врасплох. В том случае если бы кто-то решил, что в этой тесноте сумеет померяться с ним силами, он бы показал ему, что существует такое понятие, как переоценка своих возможностей.

Он все еще не слышал ни звука, хотя и вслушивался очень напряженно, почти не решаясь дышать. От всего, что происходило снаружи, в мире, от солнца и весеннего тепла он был отрезан. Что-то мягко хрустнуло и окутало его ногу холодной влагой. Он взглянул вниз – снег. Здесь зима хотя и отступала, но порой еще одерживала победу. На концах моховых бород висели длинные тонкие сосульки, как клинки из стекла.

Киприан озяб. Его рубашка на спине промокла насквозь, сапоги тоже, а от холодного воздуха изо рта шел пар. Его сердце забилось сильнее: в снегу виднелись глубокие, продолговатые отпечатки ног. Он нагнулся, насколько было возможно, измерил рукой один. Это был след ноги, оставленный кем-то, кто пытался пересечь снежное поле двумя-тремя прыжками. Киприан попытался преодолеть дистанцию от одного следа к другому широкими шагами, постоял еще пару секунд, пытаясь понять, куда же ведет эта извилистая кривая, бегущая по снежному полю. Потом снова наклонился, чтобы рассмотреть следующий отпечаток.

Уголком глаза юноша заметил кого-то, бегущего по этой кривой, но было уже поздно. Прежде чем он смог выпрямиться, в лицо ударил сапог, и он тяжело осел на землю, скользнул по снегу и ударился головой о стену скалы. Одно мучительное мгновение он думал, что потеряет сознание, потом наступила боль, и он снова пришел в себя. Пока он поднимался на ноги, противник уже скрылся за поворотом. Киприан слышал, как он спешит по снегу.

Нетвердо ступая, юноша последовал за незнакомцем. Он чувствовал вкус крови там, где прикусил себе губу, каждый шаг отдавался в голове, как еще один пинок. Киприан быстро обогнул поворот, сделал прыжок вперед и ухватился обеими руками за стену. Движение отдалось во всем теле. Там не было никого, кого он мог бы провести с помощью своих уловок. Шаги убегающего человека, напавшего на него, звучали уже за следующим поворотом.

– Черт побери, – выдохнул Киприан.

Он резко повернулся и устремился дальше, скользя и спотыкаясь на снегу, и в следующую секунду оказался в ослепительном солнечном свете. Инерция влекла его дальше, он прищурил глаза и на долю секунду увидел нечто вроде естественной арены, в которую превращалась, внезапно расширяясь, узкая трещина. После этого в его глазах затанцевали яркие отблески увиденного и почти ослепили его. С трудом переводя дыхание, он остановился.

– Я плохо управляюсь с арбалетом, – произнес полный ненависти голос за его спиной, – но с пяти шагов попаду в цель размером даже с яблоко. А ты стоишь лишь в четырех шагах от меня, поэтому… поэтому… – Голос ослабел и исчез.

В голове Киприана гудел колокольный звон. Сквозь него он услышал второй голос. Молодому человеку понадобилась пара секунд, чтобы понять, что он говорил, потому что его обладатель изъяснялся на латыни.

– В этих скалах больше расселин, чем палат во дворце Папы в Риме. В отличие от молодой дамы у меня есть арбалет, и тот из вас, кто первым сделает глупость, будет мертв. Повернитесь медленно, оба.

Киприан повернулся. Он увидел молодую женщину, которая сначала ударила его, а потом угрожала, – рослую крепкую фигуру в грязном темном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Ее руки без оружия свисали по сторонам, и единственное, что выдавало ее состояние, – ритмичное сжимание и разжимание кулаков. Киприан почувствовал, как его наполняет волна удивления и любви и одновременно такое внезапное, захватывающее чувство неузнаваемости человека, которого, как думал, он изучил вдоль и поперек, что оба чувства не оставляли места ни для вздоха облегчения, что Агнесс жива и, очевидно, невредима, ни для потрясения от того, что им обоим угрожал доминиканский монах, глаза которого они видели через толстые, наполовину потускневшие стекла очков над канавкой арбалета.