Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - Игорь Синицин

Юрий Владимирович выходил из-за своего рабочего стола, держа в руке листок с тезисами, и усаживался на председательское место у длинного стола.

— Я бы хотел сказать вот что… — начинал он и далее, без передыха или остановок, произносил речь минут на тридцать. Было видно, что он долго думал над ней, прикидывал и так и эдак, а теперь излагал уже нечто выношенное. Закончив говорить, он с минуту как бы прислушивался к сказанному, а потом командовал: — Теперь критикуйте кто во что горазд!

Никто из слушателей не возникал с льстивыми оценками того, как все было хорошо продумано и сбалансировано в первом наброске шефа. Андропов этого терпеть не мог, как мы видели это на заседаниях коллегии. Некоторые выступавшие там после доклада председателя бурно начинали восторгаться и изливать подхалимаж. Юрий Владимирович резко обрывал льстецов и требовал обсуждать вопрос по существу.

Мы старались найти трещинки в его аргументации, слабость логических переходов от раздела к разделу. Что-то всегда находилось. Он говорил тогда стенографисткам: «Обязательно поточнее запишите это!»… А нам: «Продумайте аргументацию еще раз и обсудите друг с другом…»

Затем шеф начинал делить на куски свою речь и предлагать нам их для дальнейшей обработки.

— Ты, Паша, — говорил он Лаптеву, — возьмешь такой-то раздел… Ты, Игорь, поработай над другим разделом… Ты, Женя, посмотри вот эту часть… Ты, Витя, такую-то… Ты, Иван, следующую…

Получалось по пять-шесть страничек текста на брата. Затем Юрий Владимирович определял каждому, по каким темам следует выбрать приличествующие месту цитаты из Ленина, Маркса, Брежнева. Давался и срок исполнения работы — обычно три-четыре дня, назначалась сдача страничек, подготовленных каждым, в секретариат Лаптеву для передачи «частей для сборки» будущему автору выступления. При этом Юрий Владимирович многократно подчеркивал, что надо обязательно весомо употреблять такие ключевые слова, как «партия», «большевизм», «большевики» и «чекисты». Сотрудников КГБ в своих официальных выступлениях и служебных документах, записках и прочих деловых бумагах он не называл иначе, как громким словом «чекисты», приобретавшим в его устах значение высшей добродетели. Больше всего он любил слово «большевики», которое, видимо, в наибольшей степени отвечало его воззрениям и характеру.

Через полчаса после первого сеанса работы над докладом стенографистки вручали каждому полный текст того, что было сказано в кабинете Юрия Владимировича, и те его части, которые предназначались конкретным исполнителям.

Начиналась работа, в которой каждый не только шлифовал мысли Юрия Владимировича и подбирал подходящие, но не заезженные цитаты из классиков и генсека, но и старался чем-то блеснуть, вставить «отсебятину», которая корреспондировалась бы с высказанными Юрием Владимировичем пожеланиями. Иногда получалось так, что кто-то формулировал совершенно новый тезис к теории «развитого социализма». Все написанное вручалось Лаптеву для передачи Юрию Владимировичу. Через день Андропов собирал нас для коллективного обсуждения наших отрывков. Большинство теоретических новаций, придуманных нами, он, подумав, отвергал. При этом он высоко оценивал почти каждую выдумку, но говорил: «Это положение я не могу формулировать — не мой это уровень. Оно слишком нестандартное… Его может высказать в докладе только Леонид Ильич… Ты, имярек, не возражаешь, если я передам твою мысль помощникам генсека для его следующего выступления?..» Отказа, разумеется, не поступало, но очень редко следы нашей работы попадались нам в речах и докладах Брежнева. Его помощникам наши инициативы были ни к чему.

Еще через пару дней Андропов раздавал членам бригады первый вариант собственноручно написанного им доклада. При этом он требовал как можно больше критики, пусть и обидной. И снова каждый давал свои замечания и пожелания к тексту, которые Юрий Владимирович опять сводил воедино.

Второй вариант он медленно и с расстановкой зачитывал бригаде и снова требовал критики, критики и еще раз критики. Не скрою, второй вариант было уже трудновато разгромить, настолько все его части были увязаны в целое, укреплена аргументация, а русский язык был безупречен. Но все-таки какие-то «блохи» еще выскакивали. Их дружно ловили и изымали из текста на месте.

Затем Юрий Владимирович садился на несколько дней в кабинете, отключался от всех телефонов, кроме прямого к Брежневу, не назначал совещаний и встреч. Иногда он выносил на последний суд бригады совершенно новый вариант текста, призывая опять подвергать его самой разрушительной критике. Как правило, это было очень интересное по тем временам выступление, с новыми поворотами старых обязательных формулировок. Обсуждая этот вариант, Андропов бывал совершенно неуступчив, если речь шла об отдельных словах. Чувствовалось, что он прикипал душой к своей работе и ему трудно было что-то менять в ней. Однажды в одной из ответственных речей он написал что-то вроде: «Наш народ идет вперед, несмотря на писки из подворотни…» Он относил эту часть к критике диссидентов, но мы с Шараповым одновременно прыснули от еле сдерживаемого смеха. Юрий Владимирович очень обиделся на нас. Нам пришлось объяснять ему, что мы восприняли слово «писки» не как слабые звуки, а как детсадовское название дурно пахнущей жидкости. Он засмеялся сам, но мнения своего не изменил и оставил это выражение в окончательном тексте доклада.

Это торжественное чтение было своего рода пробой материала на слух. Затем речь снова перепечатывалась и рассылалась на рецензию зампредам. Как правило, у них не бывало никаких замечаний, кроме хвалебных. За этим этапом следовала еще одна перепечатка, и первый экземпляр готового текста выступления Андропов направлял Леониду Ильичу через Черненко. Я очень сомневаюсь, что Брежнев прочел хоть одну страницу творчества своего любимого «Юры». Но его помощники, к которым попадал этот документ, всячески старались как-то зацепить или опровергнуть хоть какую-либо формулировку или просто фразу из материала, присланного Андроповым. Не могу припомнить случая, когда бы им это удалось. Все, что делал Юрий Владимирович, отличалось добротностью и правильностью.

После этих заходов и шагов начинался обычный аппаратный этап, завершающий работу члена политбюро над докладом или речью. По сложившейся традиции, которая якобы подчеркивала «коллегиальность» партийного руководства, Черненко рассылал проект документа членам политбюро с припиской, что «материал направляется на консультацию и для сведения». Это означало, что всякий старец из высшего ареопага страны может его либо критиковать и рецензировать, либо просто поставить подпись, что читал… Я не слышал ни об одном случае, когда бы из общего отдела ЦК КПСС вернулись красные конверты с текстом Андропова, на котором были хотя бы единичные поправки или пометки членов ПБ. Мне нечего было докладывать, хотя Юрий Владимирович, как и всякий самолюбивый автор, часто спрашивал меня, не поступили ли какие-либо отклики на его проект.