Древняя душа (СИ) - Амеличева Елена

— Мама! — к горлу подступила рвота.

— Ты плакала во мне и дрожала всем тельцем, я чувствовала это. Именно в ту ночь я поклялась, что мы справимся. Станем сильнее этого мерзавца.

— Но как?

— Атапи, — она подошла ко мне, взяла мои руки в свои и зашептала, — Люцифер задурил каарам головы, они верили, что готовятся к возвращению Богини, а на самом деле его интересовал только портал на землю — для себя. Мы используем это, дочка.

— Но как?

— Тссс. Тебе нельзя это знать. Иначе узнает и он.

— Но как же ты?

— За долгие годы я поняла одно — если не использовать магию, ему очень сложно пробраться ко мне в сны, в душу. Человек рассказал мне об этом, даже не знаю, кто он был, встретился в пустыне, когда я осталась одна с детьми на руках после побега вашего отца. С тех пор ни единого магического ритуала или заклинания мной использовано не было! Иначе почему, по-твоему, мы так живем? — мать обвела рукой комнату. — Приманить деньги магией — плевое дело. Видела ведь — демоны не бедствуют.

— Поняла. — Я кивнула. — Со мной тоже сработает?

— Не знаю. Но попробовать же можно? — она ободряюще улыбнулась и тут же нахмурилась. — Ты слышишь?

— Что?

— Смартфон. — Мать встала, подошла к комоду и, пошарив по его дну, извлекла гаджет с горящим экраном. Теперь и я слышала гудение. — Слушаю. — Ее лицо побледнело, она покачнулась, пришлось даже облокотиться о комод.

— Мама? — мои руки оказались весьма кстати, что не дать ей упасть.

— Атапи, этот день настал. — Тихо прошептала мать. — Агор требует, чтобы ты приехала к озеру.

Глава 12 Все цветы быстро гибнут

Гаян

В моей жизни было многое. Она началась на небольшой планетке с суровым климатом — здесь царил холод, безжалостный, обжигающий, убивающий. Первое воспоминание — дрожь. Вечная стужа пробиралась под те лохмотья, что именовались одеждой, мучила худое тело и заставляла жаться к очагу внутри простенького дома — несколько палок высотой в рост человека, утопленные в лунки, продолбленные в промерзшей земле, сверху наброшены шкуры животных. Вверху дыра для выхода дыма.

Но чаще всего погреться у огня не удавалось, по простой причине — мать каждый год исправно рожала по ребенку, и хоть выживали далеко не все, нас все же было так много, что самые теплые места доставались более сильным старшим. Меня же чаще всего отшвыривали в задние ряды, приходилось довольствоваться тем теплом, которое можно было получить, прижавшись грудью и животом к спинам тех счастливчиков, которые получали ласковое тепло очага.

С едой было также — мало, редко, и то объедки. Постоянные тычки и зуботычины. Младшие братья и сестры умирали один за другим. Жалеть их мне в голову не приходило, мы все были сворой вечно голодного зверья и любви друг к другу не испытывали. Погибали и старшие. Но я выжил и стал взрослым — осознал это в тот день, когда раскидал дрожащую малышню и присел на корточки рядом с огнем, щурясь от счастья. Но оно было недолгим.

В ту ночь остервенело завывал буран, порывами ветра, будто огромными ступнями, ударяя в «стены» нашего дома, заставляя их прогибаться, надуваясь шаром. «Не к добру», — шептала мать, при особо сильных порывах ветра садясь на постели и прижимая руки к большому животу, что выпирал под пышной грудью.

Оставалось недолго, уж на глаз научился определять. Скоро нас всех выгонят на мороз, будем стоять, сбившись в стайку и вздрагивать при каждом ее истошном вопле. Потом, когда визг младенца ознаменует конец мучений — и матери, и наших, вернемся в тепло и, как положено, гуськом будем подходить к постели, чтобы познакомиться с новым членом семьи, который начнет вопить ночами, не давая нам спать.

Сегодня тоже никто не спал, вздрагивая под завывания бурана. Даже отец не выдержал, оделся и кивнул мне:

— Идем, подмогнешь шкуры укрепить.

Для этой цели снаружи лежали десятки тяжеленных валунов. Какие-то притащили братья, большинство из которых умерли, другие припер, усердно поливая потом, уже я сам. Камни надо было уложить на шкуры, что волной опускались внизу на снег, сгибом уходя внутрь. Этим мы с отцом и занялись.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Начали от входа и двинулись вправо полукругом. Валуны прожигали руки холодом, но в рукавицах было гораздо медленнее, да и опаснее — гладкие бока создавали опасность того, что камень выпадет из рук и угодит прямиком на ногу, тогда «прощай, пальцы!». А инвалида никто кормить не будет.

Когда мы почти закончили, отец выпрямился, вглядываясь во тьму, что завихрялась вдалеке. Я встал рядом, удивляясь — увидеть его праздно стоящим мне довелось впервые, ведь обычно он всегда занят тяжелой работой, с самого утра, едва поднимется с постели, до поздней ночи, когда уляжется и, позволив себе облегченный выдох, сразу же захрапит. А если есть силы, повернется к жене, и мы, дети, закроемся с головами под его грозный окрик, но все равно будем слышать их охи-ахи и по-дурацки хихикать, чувствуя, как полыхает лицо.

Они вышли из бурана — высокие, сильные, хищные. По одежде сразу стало ясно — не наши. Да и непонятные палки, которые чужаки выставляли вперед, явно несли угрозу. Отец напрягся, я кожей ощутил его страх. А ведь он шел на любого животного почти с голыми руками. Но в этот раз как к животным отнеслись к нам.

Все быстро кончилось. Концы палок вспыхнули ярко-синим, отец упал, а я так и остался стоять, глядя на дыру в его груди. От кровавого месива шел пар. Меня схватили. Попытался сопротивляться, как и братья, что выбежали на мои крики. Удар по голове оглушил, спас только мягкий капюшон. Я лежал на боку и смотрел, как братья падают один за другим, как сестер насилуют солдаты, как буран срывает шкуры со сломанных палок, и от нашего дома остается лишь затухающий очаг.

Это было похоже на огромный цветок — огонь в центре, шкуры, прижатые валунами, лепестками в разные стороны. Лишь раз видел растение — когда пришло такое тепло, что снег растаял, и в низинах вылезли зеленые ростки. Правда, едва они расцвели, мороз вернулся, изведя их у нас на глазах. Вот и от этого буран скоро и следа не оставит, уже заметает снегом. Все цветы быстро гибнут. Последним, что ухватили мои глаза, была мертвая, полностью голая мать, в животе которой ворочался еще живой ребенок.

Я стал рабом — на другой планете, где было так тепло, что из каждой поры на теле сочился пот. При сортировке меня отобрали для школы, где обучали сексуальным утехам, по мнению хозяев мальчишка оказался достаточно смазлив. Тогда я считал, что это везение, ведь еще не знал, что за трехразовое питание, удобную одежду и полноценный сон на мягкой перине придется дорого заплатить в будущем.

Несколько лет пролетели очень быстро. Сытый и довольный подросток уже и не помнил о жизни среди вечной стужи. Гораздо больше он был заинтересован в женском корпусе, что находился рядом. Его обитательницы обучались на нас, а мы на них, за исключением товара высшего сорта — им полагалось хранить девственность, которую продавали дороже всего.

Конечно же, именно в такую под руководством гормонов, бушевавших в крови, я и влюбился — со всем юношеским пылом и полным отсутствием мозгов. И, словно этого оказалось мало, беда зашла и с другой стороны — на меня положила глаз жена хозяина. О том, как ревнив старый Плешак, ходили такие слухи, что все мальчики предпочитали даже не смотреть на его супругу — молодую, в самом соку женщину, что любила приходить на занятия, когда опостылевший муж уезжал по делам. Ее взгляд — откровенный, жадный, затуманенный, часто останавливался на мне. Моего опыта хватало, чтобы понять, чего она, нервно облизывающая пересохшие губы, хочет, но мысли занимала Ная. Совсем еще юная девушка обладала тем самым обаянием, на которое слетаются все особи мужского пола без разбору. Как говорил наш Плешак — такую бабу мужики членом чуют.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он и сам на нее заглядывался, хотя ни на одну другую прелестницу своей школы внимания не обращал, они все были для него товаром, не более. Но не Ная. Наверное, под его плешью давно уже ворочалась мыслишка о том, что малышку можно оставить себе, почти все хозяева подобных заведений так и поступали, к старости обзаводясь гаремом и бастардами. Но тут поднимала голову жадность — ведь за такой юный цветок, хорошо обученный всему, однако сохранивший невинность, на торгах можно было получить огромную сумму.