Неизбежная могила (ЛП) - Джоан Роулинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В центре снимка была девочка лет одиннадцати-двенадцати, в чьем пухлом личике Страйк узнал жеманную улыбку подростка, позже известного как Шерри Гиттинс. Под фотографией Сара-Джейн написала:
Счастливые воспоминания о старом добром общественном бассейне в Брокуэлле! О, хотелось бы снова быть в такой форме, но это намного легче, когда тебе 12! Слева направо: Джон Кёртис (по которому мы все с ума сходили!!!), Тэмзин Коуч, Стюарт Уайтли, Кэрри Мейкпис, ваша покорная слуга, Келли Пауэрс и Рис Саммерс.
Страйк открыл страницу Кэрри Кёртис Вудс в Фейсбуке, которая все еще не приняла его запрос. Однако теперь он знал, что Шерри когда-то тоже звали Кэрри, и, что еще лучше, теперь он знал причину, по которой она могла бы выбрать псевдоним «Кёртис»: в память о детской влюбленности.
Покончив с бургером, картошкой фри и пинтой пива, Страйк прогулялся до автостоянки, чтобы забрать хранившийся в багажнике своей машины на случай непредвиденных ночевок небольшой рюкзак с зубной пастой и щеткой, чистым нижним бельем и зарядным устройством для своего телефона, затем вернулся в отель «Де Пари».
Он мог бы предсказать интерьер по внешнему виду: в высоких арках, хрустальных люстрах и широкой лестнице вестибюля чувствовалось величие, но пробковая доска объявлений, на которой вывесили ламинированный листок бумаги с историей отеля, напоминала хостел для молодежи. Неспособный, как всегда, оставить свой вопрос без ответа, Страйк присмотрелся внимательнее и узнал, что отель был основан человеком, семья которого бежала из Франции во время революции.
Как он и надеялся, ему удалось снять одноместный номер, но — как безошибочно можно было догадаться в летний сезон — вид из окна открывался не на море, а на крыши Кромера. Сознательно ища какие-то плюсы, он отметил, что в комнате было чисто, а кровать казалась удобной. И все же теперь, когда в комнате его окружила та же мягкая желто-красная цветовая гамма, что и в вестибюле, он почувствовал приступ клаустрофобии, которая, как он знал, была совершенно безосновательна. В детстве и в армии он спал в машинах, в установленных на голой земле палатках, в сквотах, в том чертовом ужасном сарае на ферме Чапмена и на многоэтажной автостоянке в Анголе: у него не было причин жаловаться на этот вполне приличный гостиничный номер.
Но когда он повесил куртку и огляделся, чтобы понять — что можно использовать в качестве опоры по пути от кровати до ванной комнаты, когда следующим утром ему нужно будет передвигаться на одной ноге, депрессия, с которой он боролся весь день, навалилась на него. Он упал на кровать, провел рукой по лицу, не в силах больше не думать о двух причинах своего плохого настроения: Шарлотте и Робин.
Страйк презирал жалость к себе. Он был свидетелем настоящей бедности, травм и лишений как в армии, так и во время своей карьеры детектива, и он верил в то, что нужно радоваться тому, что имеешь. Тем не менее полуночные угрозы Шарлотты не давали ему покоя. Если бы она выполнила их, последствия были бы не из приятных. Интерес прессы был достаточно высок, чтобы понять, насколько серьезную угрозу это представляло для его бизнеса, который вдобавок ему сейчас приходилось защищать от попытки саботажа со стороны Паттерсона. Он надеялся, что ему больше никогда не придется покидать свой офис или терять клиентов, которым нужен был сыщик, о котором никто не знает, а не знаменитость поневоле, и уж тем более не тот, кого подозревают в насилии над женщиной.
Он снова достал телефон и набрал в Гугле свое имя вместе с именем Шарлотты.
Нашлось несколько страниц, в основном старые газетные статьи, в которых вскользь упоминались их отношения, включая свежие публикации о ее нападении на Лэндона Дормера. Значит, она еще не заговорила. Несомненно, он бы сразу узнал об этом, если бы она это сделала: услужливые друзья написали бы ему о своем возмущении, так всегда делают люди, читая плохие новости и думая, что этим помогают.
Он зевнул, поставил мобильный телефон на зарядку и, хотя было еще рано, пошел в душ, прежде чем лечь спать. Он надеялся, что горячая вода улучшит его настроение, но, намыливаясь, поймал себя на том, что его мысли возвращаются к Робин, что не принесло никакого утешения. Во время двух других недавних расследований они вместе посещали приморские города: в Стегнессе ели картошку фри, а в Уитстабле ночевали в соседних номерах.
Особенно ему запомнился ужин в отеле в тот вечер, когда он расстался со своей последней девушкой, а Робин еще не отправилась на первое свидание с Райаном Мёрфи. На Робин, по его воспоминаниям, была голубая рубашка. Они пили вино «Риоха» и смеялись, а на верхнем этаже их ждали два расположенных рядом гостиничных номера. Все, как ему казалось, было благоприятно: вино, вид на море, они оба одиноки, поблизости никого, кто мог бы помешать, и что же он предпринял? Ничего. Если бы он сказал ей, что его отношения с Мэдлин — короткие, неудовлетворительные и предпринятые исключительно для того, чтобы отвлечь себя от возникшего столь не кстати влечения к своей коллеге, — закончились, это могло бы спровоцировать разговор, который затронул бы чувства Робин, но вместо этого он сохранил свою обычную сдержанность, решив не портить их дружбу и деловое партнерство, но в то же время боясь отказа. Его единственная, да и то сорванная, неудачная попытка пьяного поцелуя с Робин возле отеля «Ритц» в день ее тридцатилетия была встречена таким выражением ужаса, что это не могло изгладиться из его памяти.
Обнаженный, он вернулся в спальню, чтобы снять свой протез. Когда нога неохотно рассталась с гелевой прокладкой на конце культи, он прислушался к крикам кружащих в закатном небе чаек, жалея о том, что в тот вечер в Уитстабле ничего не сказал Робин, потому что, сделай он это, возможно, он не чувствовал бы сейчас себя таким невыносимо несчастным и не возлагал бы все свои надежды на то, что однажды Райан Мёрфи поддастся искушению выпить порцию алкоголя.
