Анастасия (сборник) - Александр Бушков

— Хватит, дай–ка сюда. — Клементина отобрала у него бутылку. Никогда не пила из горлышка, ну да… — Тим, ты меня боишься?

— Что?

— А разве нет? Ты начал проявлять вполне человеческие чувства. Мечешься вот. Мимоходом совратил глупую девчонку, а теперь мучительно соображаешь, чего от нее ждать. Успокойся. Нечего от нее ждать. Сейчас пойду в ваш кабак и буду сидеть, пока меня не подцепят. Хочешь?

— Не надо, — глухо сказал Панарин.

— Прелестно. Самое смешное, что ты мне понравился, дурак. Я и не думаю тебя жалеть — никакой ты не несчастненький, Богом и людьми обиженный, а просто очень одинокий, заплутавший в соснах дурак. Сосен, правда, не три, а значительно больше, но не в том дело…

— Это машина Бонера, — медленно сказал Панарин. — Но это означает только то, что теперь она — ничья. И ничего больше. Вопреки тому, что о нас понаписано, мы не верим ни в какие приметы–амулеты–талисманы…

— Я знаю. — Клементина положила голову ему на грудь. — Ни во что вы не верите, даже в себе и своем деле уверенность помаленьку теряете… И если ты скажешь, что любишь меня, я не поверю пока ты ни на что такое не способен. Еще предстоит очень долго делать из тебя человека… Можешь обнять, только не очень хамски.

Панарин опустил лицо в пушистые волосы.

В баре гремела музыка, кто–то, как всегда, палил по плафонам, дергались по стенам ломаные тени.

— Нет–нет, — тихо сказала Клементина. — Убери руки, не наглей. Ну выпила, так сразу все можно? — Она высвободилась. — Отвези меня домой.

Ехать пришлось всего с полкилометра.

— Пока, — сказала Клементина, чмокнула его в щеку и хлопнула дверцей. Панарин развернул машину, поехал назад, к бару. Все внутри требовало шалого выпендрежа — и, не снижая скорости, он выпрыгнул, покатился по бетону, ушиб колени и локти.

Осиротевшая машина врезалась в глухую бетонную стену склада, взметнулось гудящее желтое пламя. Панарин выпрямился и, освещенный пожаром, взвыл по–волчьи, подняв лицо к небу, черному и хмурому:

— Господи, ну неладно же что–то, все не так!

Он стоял, покачиваясь, и, ясное дело, не получил ответа с неба, а на земле и внимания никто не обратил ни на его крик, ни на пламя.

Отерев грязные ладони о брюки, прихрамывая, он вошел в бар, где все было, как до его ухода, как десять лет назад.

— Молодец, что вернулся, — сказал Пастраго. — На такую девку не годится лазить в состоянии алкогольного опьянения. Ты запомни, что эта киса — луч света в темном царстве души твоей. Может, человеком станешь — во всех смыслах.

— Ну кто ты такой, гад? — тоскливо спросил Панарин.

— Тебе мандаты показать?

— Задницу ими подотри.

— Кожа жесткая. Натуральная. Не подойдут, — серьезно сказал Пастраго. Не бери в голову, Тим. Я не дьявол и не колдун, не экстрасенс даже. Я из Таганрога, папа — грек Бонифаций, рыбку ловил, мама — русская Надя, фельдшером работала. Ныне оба на пенсии, хоть на домик им заработал… Слушай, почему вы вбили себе в голову, что вы такие уж закрытые и высокосложные? Свежему человеку просвечивать вас донельзя легко, простые вы, как сибирские валенки…

— Ты в самом деле пил?

— Еще как! Все было когда–то, было, да прошло… Остался бывший незаурядный психолог средних лет: третья стадия алкоголизма, ящик с дипломами, кембриджской мантией да десятком орденов — даже бурундийский есть. Я у них там в славные шестидесятые вылечил короля от сексуальной меланхолии, вручили самый высший, с тарелку размером. Если перевернуть, вполне окрошку наливать можно. Как–то по пьянке попробовал — ничего, подходяще… — он по–бабьи подпер щеку ладонью и заголосил:

Лондон — милый городок,

в нем — туманный холодок.

Профьюмо, министр военный,

слабым был на передок.

Он парады принимал

и с Кристиной Киллер спал…

— А завтра у нас свадьба, — сказал Панарин. — Событие для Поселка поистине уникальное…

Знаю. Вышло так оно само

спал с Кристиной Профьюмо,

а майор товарищ Пронин

ночью спрятался в трюмо…

— Хватит! — рявкнул Панарин. — Вам же страшно! Вам очень страшно себя, Варфоломей!

— Ага, — сказал Пастраго. — И тебе тоже.

— Да нет, что угодно, только не страх, я пьян…

— Да ничего ты не пьян, голубчик, — пробормотал Пастраго, буравя его взглядом, и Панарин ощутил, что в самом деле трезв, как Тютюнин до грехопадения.

— А кому было страшно, кому нет — историю это не интересует, равно как всевозможных Несторов и Анонимусов, — сказал Пастраго. — Но вот кем мы были, дерьмом или чем–то чище — историю, быть может, ой как заинтересует энное количество лет спустя… Что стоишь? Топай!

Он слабо махнул рукой и рухнул на стол, в тарелки и бокалы. Зоечка заботливо вытащила у него из–под головы осколки салатницы.

Панарин вышел на улицу, покосился на догорающий остов машины, поднял воротник куртки и не спеша прошел под моросящим дождиком полкилометра до коттеджа. Осторожно постучал в стекло зажигалкой.

Клементина сразу же его впустила.

6

Вот и окончен последний полет.

Черные горы. Малиновый лед.

Грустные краски заката.

Больше не резать крылом небеса.

Но не согласны с судьбою глаза

темная воля крылата…

Л.Замятнин

Утром Панарин обнаружил на доске объявлений два новых приказа. Первый извещал, что с сегодняшнего дня профессор и доктор гонорис кауза В.Б.Пастраго назначается главным психологом медсанчасти Поселка. Вторым объявлялся строгий выговор предместкома Тютюнину — за катание в ночное время и в нетрезвом виде на казенной корове и распевание при этом романсов упадочно–нигилистического содержания.

Уже активно действовал Комитет Организации Бракосочетания КОБРА. Работа нашлась с момента учреждения комитета — на Площади имени Покорения Антимира объявился вдребезину пьяный Тютюнин с балалайкой, он брел и орал:

Я в деле, и со мною нож,

и в этот миг меня не трожь…

Его отловили и без лишнего шума запихнули в подвал магазина «Молоко». Следом туда же угодили Балабашкин, Станчев, трое отгульных механиков и поднятый с четверенек возле бара гайлендер Брюс. Им поставили ящик вермута, велели громко не орать и заперли на висячий замок. Появился профессор Пастраго в хорошо сидящем смокинге, с настоящей хризантемой в петлице. Его обыскали и, не найдя ничего алкогольного, пропустили на площадь, куда уже стекались принаряженные и трезвые аборигены. Нетрезвых задерживали и уволакивали к Тютюнину сотоварищи. КОБРА работала с неумолимой быстротой своей ползучей тезки — бдительный Леня Шамбор, чей интеллект с похмелья был обострен, ухитрился разоблачить Колю Крымова, запрятавшего фляжку с коньяком внутрь пышного букета.