Анастасия (сборник) - Александр Бушков

Панарин не мог идти — его мотало от хохота. Кое–как справившись с собой, он побрел через опустевший зал. На сцене Адамян, сграбастав Тютюнина за глотку, прижал его к стене и зверски–ласковым голосом вопрошал:

— Ты мне кого привез, зараза профсоюзная? Тебя за кем посылали? У нас про что лекция планировалась?

— Разве ж я знал… — хрипел Тютюнин. — У него ж брошюры… И гонорис казус…

— Дурак ты, Тютюнин, — грустно сказал Адамян, отшвырнул полуживого предместкома и потащился за кулисы. Завидев Панарина, остановился, величественно взмахнул рукой, изрек:

— Все разрешаю. Хоть жрите друг друга. Только ключей не отдам, повозитесь, умельцы…

Панарин, идиотски хохоча, отправился в бар, там уже был полный кворум: играла музыка, плясали цветные огни, столики сдвинули в один длинный стол, профессора Пастраго усадили в красном углу и наставили перед ним бокалов, рюмок, фужеров. Как героя дня Панарина усадили рядом с Пастраго — тот благодушно гудел что–то в бороду, прихлебывая из всех бокалов помаленьку.

Заплаканная Зоечка принесла закуску. Зоечка и слезы — это мало вязалось между собой, и застолица взревела:

— Ты чего, Зойка?

Зоечка задрала подол, и Панарин понял, что означала загадочная фразочка Адамяна насчет ключей. Хитроумный Тарантул раскопал в библиотеке на «материке» чертежи средневекового пояса верности, сделал заказ ничего не подозревавшему заводу–поставщику и под угрозой увольнения по статье нацепил пояса на всех официанток, лаборанток и продавщиц.

Собравшиеся обозрели стальную скорлупу и растерянно почесали в затылках. Кто–то вздохнул:

— Система ниппель…

— А если автогеном?

— Шкурку опалим.

— Лазером?

— Тоже припечет.

— Мать вашу, механики, неужели не подберете отмычек?

— К этой штуке? — пожал плечами обер–механик, известный тем, что однажды изготовил самогонный аппарат из двух барометров и японской электронной игрушки. — Как на духу — бессильны, братие…

— Так это что же нам теперь? — заорал Леня Шамбор. — Братва, сарынь на кичку, котлы вверх дном, бунтуем!

— Тихо, шпана! — рокотнул Пастраго. — Какие же вы ученые, олухи, если не умеете нетрадиционно подходить к проблеме? Посуду мне! Алкоголя!

Он взял самый большой бокал и стал смешивать напитки по какой–то непонятной системе — одного плескал помногу, другого всего каплю. Зрители примолкли, только шепотом считали сорта набиралось что–то около тридцати.

— С Богом! — Пастраго картинно перекрестился и плеснул в замочную скважину своей дьявольской смеси. Через мгновение, показавшееся собравшимся вечностью, в замке что–то заскрежетало, заскрипело, залязгало, и «пояс верности» звонко упал на пол. Грохнули аплодисменты, профессор раскланялся. Зоечка, прижав к сердцу бокал, убежала на кухню, и там раздался дружный радостный визг.

— Вот так, судари мои, — Пастраго пригладил ладонью бороду, овладевайте эвристикой, то бишь нетрадиционными методами решения технических задач и жизненных проблем… Кстати, у вас лишней ставки в лазарете не найдется? Уж если повсюду нелетная погода — не принимают ни Саламанка, ни Урюпинск…

— Господи, Верфоломей! — Леня прижал руки к сердцу — Да ради такого человека мы всех наших врачей–вредителей разгоним, и будет у нас в лазарете родная душа!

— Это точно, родная душа. Многое у вас будет… — пообещал Пастраго, и в его глазах промелькнуло что–то новое, плохо вязавшееся с окружающим гаерством. Промелькнуло — и исчезло. Панарин мог и ошибиться по пьяному делу…

Захлопали пробки. В дверях духом бесплотным возник меланхоличный Тютюнин, робко присел на свободный стул и тихо попросил, глядя в пространство:

— Налейте, что ли…

— Наконец–то! — взревел Стриж. — Из Савла в Павлы! Ребята, за обращение Тютюнина в истинную веру — гип–гип!

— Ура! — взревела застолица.

И началось. Боденичаров, успевший слазить в террариум, вернулся с полным мешком черепах. Им прикрепили свечки на панцири, вырубили верхний свет и пустили черепах ползать. Зыбкие огоньки медленно плавали над полом, звенели бокалы, стучали вилки о тарелки, плакал быстро рассолодевший Тютюнин, и профессор Пастраго, задумчиво терзая гитару, напевал:

Не могу найти себе я места,

будто тронутый я.

До сих пор моя невеста

мной нетронутая…

Поодаль ему подвывал Брюс, закрыв глаза, уронив чуб на баян:

Но вот настал двенадцатый,

победа горяча,

и пулею погашена

вь–енчальная свь–еча…

Что–то непривычное чувствовалось в пьяном разгуле, что–то изначально чуждое этому миру, но проклюнувшееся вдруг.

— Нет, это потрясающе, — тихо сказал Панарину Леня Шамбор. — Ты чуешь, во что эта борода загадочным образом начинает превращать наш шабаш? Черт побери, здесь же лирические настроения прорезаются, чувствуешь? Да мы такого сто лет не видели с тех пор, как Семеныч разбился, а тому уж… Как ты сейчас выглядишь со стороны, рассказать? Имеешь в лице нечто тебе несвойственное.

— Как и ты, наверное. — Панарин грустно смотрел на пузатую бутылку с золотой наклейкой. — В точности как ты. Леня, я чувствую, что эта борода мина замедленного действия, а у меня нюх, все мы над Вундерландом обучились проскопии и всему такому прочему… Все правильно — нам нужен такой же исповедник, как мы сами: такой же, только острее сознающий свою сущность, обнаженный электрический провод…

— Любопытно, какие результаты наука получила бы, летай над Вундерландом женщины? Я серьезно, Тим. Сколько можно? Топчемся на месте, давно пора менять методику. Верблюжьи караваны, плоты, женщины, черт с рогами… Не обязательно наша смена должна быть чище нас. Лишь бы они начинали иначе. Посмотрим, что получится с этими истребителями. Очень мне любопытно.

— Любопытно?

— Ага, — сказал Леня.

— А тебе не кажется, что тыкать в Вундерланд истребителями глупо и опасно?

— Эксперимент, — пожал плечами Леня. — А любой эксперимент — это крайне интересно.

— Как ты думаешь? У них будут метрономы?

— Понятия не имею, Тим. Ладно, хрен с ним со всем. Знаешь анекдот, как Президент Всей Науки встретил Чебурашку?

По стеклам шлепал слабый дождик. Идиллически ползали черепахи, таская оплывающие свечи. Даже Пастраго, личность со многими потайными ящичками, по мнению Панарина, не смог смаху переломить сложившийся за долгие годы уклад, и все шло в обычном почти ритме — споры, драки, матерки, истерики, песни вразнобой, в темных углах приглушенно повизгивали официантки, выплевывала синкопы установка, телевизор с вырубленным звуком показывал очередную серию сорокасерийной «Биографии Президента Всей Науки» (в этой речь шла о том, как Президент ассистировал Менделееву, помогал Эйнштейну вывести теорию относительности, растолковывал Циолковскому третий закон баллистики, а Норберту Винеру — второй закон термодинамики), Брюс в длинных полосатых трусах и форменном свитере мотался по залу с баяном.