Последние узы смерти - Брайан Стейвли

– Нельзя… – Тристе неопределенно махнула рукой в сторону, откуда они пришли, – нельзя останавливаться. Они…

Она задохнулась. Каден, обернувшись, прикрыл глаза от полуденного солнца и взглянул вниз по расщелине. Солдат он не увидел, но ему открывалось не более четверти мили, а свистящий между камней горный ветер позволял расслышать только собственное хриплое дыхание.

– Где кента? – спросил он, снова повернувшись к Длинному Кулаку.

Шаман не ответил. Каден схватил его за плечи:

– Далеко еще?

Взгляд этих бездонных глаз прояснился не сразу. Ургул взглянул на Кадена, потом оглядел красные каменные стены и расщелины Анказских гор.

– Туда, – наконец проговорил он, указывая на юго-восток. – Там боковое ущелье. По нему и вниз.

Каден окинул взглядом изрезанную землю. Со своего места он мог насчитать десятки ущелий, лабиринт трещин и гребней в песчанике. Все они рано или поздно привели бы вниз, но к кента вел только один путь.

– Как нам его узнать? – спросил Каден, щурясь на юг. – Есть примета?

– Колонны, – выговорил Длинный Кулак.

И, словно подстегнутый собственными словами, бросился бегом.

– Какие колонны?

Шаман не обернулся. Тристе с застывшим в изнеможении лицом покачала головой и понеслась следом.

Каден не спешил за ними. Переводя дыхание, он следил глазами за двумя фигурками на крутом склоне. Издалека они выглядели совсем людьми – светловолосый ургул и черноволосая аннурка, оба спотыкаются, оба обессилены. Расстояние скрыло паутину шрамов на коже Длинного Кулака, его глаза и пугающую красоту Тристе. Их можно было принять за беженцев, задетых и безжалостно сорванных с места большой войной. Два человека среди миллионов, пытающихся всего лишь выжить.

«Совсем не похожи на богов, – думал Каден, наблюдая за ними. – Как они могут быть богами?»

А за этой мыслью пришла другая, темная: «Как они могут выжить?»

Чудом было уже и спасение из той деревушки, удавшийся побег в горы. Но как скудно казалось это чудо против предстоящей битвы. Даже легкость, с какой Длинный Кулак расправился с деревенскими, не обещала спасения, и Каден, переводя взгляд от убегающих к громадам Анказа фигурок, подумал: «Не видать нам победы», и словно принесенная с востока пыль затянула сознание.

Отчаяние опустилось на него свинцовой тяжестью, обтянуло все тело, как сшитый по мерке плащ. В Ашк-лане он не знал отчаяния. А если что и бывало, то не более чем эхо, легкая тяжесть в костях, медлительность разума, которую он умел распознать и отогнать от себя. В те времена он не знал настоящей цены дару хин, не понимал, какую тупую тяжесть изо дня в день носят в себе другие люди. Даже в Аннуре, в бессмысленных спорах с советом над расползающейся, изорванной тканью республики, он не чувствовал такой безнадежности.

«И надежды, – подумалось ему. – И ненависти».

Ил Торнья его предал. И Адер. Но тогда они виделись пешками, фигурами, которыми можно пожертвовать, переиграть и снять с доски. Даже собственное поражение, своя смерть и гибель всего человечества представлялись тогда ясной, но бесцветной картиной вроде морозного узора на окне.

А после встречи с Длинным Кулаком эмоции хлынули ярким, горячим потоком. Гнев и страх били его, колотили, затмевая все усилия рассудка, как бьют кружащие в водовороте бревна. Он снова почувствовал себя ребенком в море чувств, в неподвластной ему могучей струе. Лишь ваниате обещало спасение, и вот Каден застыл на седловине, среди утесов, под рвущим одежду ветром и, смиряя дрожь во всем теле, соскользнул в пустоту, где снова мог свободно дышать. Из пустоты он проводил взглядом пробирающихся на юг Длинного Кулака и Тристе – истерзанные тела, уносящие в себе богов.

«А если их и не станет, – холодно и легко пришла в пространство ваниате новая мысль, – велика ли беда?»

Он медленно повернулся от удаляющихся человечков к изгибу огромного ущелья. В вышине, расправив неподвижные крылья, беззвучно кружили на далеком невидимом ветру два коршуна. Эти коршуны подчинялись своему предназначению, не ведая ни любви, ни отчаяния. И эти пики, краснее и ярче человеческой крови, выбитые из желтого, белого, рыжего песчаника силами мощнее человеческих рук, – какое дело этим горам до мужчин и женщин, до богов и тех, кто на них полагается? Какое дело небу? И солнцу?

Его мысли непрошено заполнило видение громадного неподвижного пространства: горы и за их камнем просторы земли, простирающиеся на запад и на юг до океанов, – пустой мир, где холмы, русла вод и камни нетронуты, не осквернены людской суетой. Нет ни домов, ни стен каменоломен. Нет прорезавших землю дорог. Ни кораблей, ни лодок.

«Разве так хуже?»

Как просто было бы отойти в сторону. Он оглядел долину и ущелья. В четверти мили от него стояла скала, отвесная каменная игла. Он видел такие и в Костистых горах. На вершине есть площадка, чтобы сесть, изучить местность, полюбоваться, как склоняется солнце, как люди ил Торньи натравливают ак-ханата в последний рывок. К тому времени Длинный Кулак с Тристе уйдут далеко – он едва ли их увидит и наверняка не услышит их криков. В ваниате их смерть не отзовется никаким чувством. А потом… Он шагнет из пустоты в еще большую пустоту, широкую, как небо. Ему даже не придется за нее сражаться.

«Вот от чего предостерегал меня Киль, – подумал он, – что однажды я просто уйду».

Он помнил, что когда-то, не так давно, опасался этого, но не помнил почему. Мир переполнен исходами хуже пустоты и тишины. В эту самую минуту солдаты по всему Аннуру рассекают мечами черепа, умирающие от оспы дети всхлипывают, истекая кровью во сне. Мужчины крадут, и женщины тоже крадут, сваливают добычу блестящими грудами, рычат и орут, отгоняя подошедших слишком близко. Почему бы ему не уйти в горы?

Каден глубоко вздохнул. Воздух вошел в легкие, как свет. А потом с юга долетел крик. Он медленно развернулся в пространстве пустоты и нашел взглядом Тристе, тонкую вдалеке, как травинка. Она махала руками над головой, звала его. И голос ее донесся ниточкой звука:

– …ко мне. Пожалуйста! Скорей!

Такая тонкая нить, ворсинка, почти ничто, но она зацепила какой-то уголок его сознания. Он медленно выдохнул светлый воздух, отпустил ваниате, снова ссутулился под грузом надежды и боли и двинулся на юг по следам этих хрупких спотыкающихся богов.

Напрасно они боялись пропустить колонны. Склоны Анказа были засыпаны камнем, ветер придал валунам странные нездешние формы – гигантских блюдец, грубого подобия лиц, – подвесил в невероятном балансе скалы с массивными вершинами и тонкими осиными талиями, но даже среди этого каменного зверинца колонны