Последние узы смерти - Брайан Стейвли

он, указывая окровавленной рукой на забывших обо всем, кроме боли, людей. – Я зажег в их душах яркий свет. Я не стану его гасить.

– Они ничего не сделали…

– Они ничего не сделали, – согласился Длинный Кулак, он едва стоял на ногах, но голос оставался сильным. – Они жили тихой серой жизнью, а я вложил в них песню.

Тристе сердито протолкалась к ним:

– Ты их убиваешь!

– Нет, я никогда не ломаю инструменты. – Несмотря на кровоточащую рану в боку, шаман с улыбкой взглянул на груду плоти, недавно бывшую Таном. – Почти никогда.

«Вот эта улыбка, – думалось впоследствии Кадену, – и заставила деревенских решиться».

Те ничего не понимали в происходящем – и откуда бы им? – но двое их односельчан корчились рыбами на берегу, и они знали, кто их бросил туда умирать. Кто-то в задних рядах – Кадену показалось, что женщина, – закричал, и тогда стоявшие впереди волной подались вперед.

«Они его убьют, – подумал Каден. – Добьют».

Он потянул шамана за плечо, но тот будто врос в землю. Стоял, как статуя, высеченная из цельной скалы.

– Бежим, – зарычал Каден, но ургульский вождь оттолкнул его от себя.

Впервые после удара Тана встав на ноги, он обратился лицом к бушующей толпе, поднял руку, дернул пальцами, как бы стряхивая скопившуюся на ладони кровь. Движение было слабым, едва ли не деликатным, но мужчины и женщины безымянной деревушки словно врезались в стену. Невидимые опоры обдирали им кожу, ломали кости, торчащие острия впивались в рваную плоть. Из теней в тростниках с криком взвились вдруг в небо сотни темнокрылых птиц. Деревенские тоже вопили – вопили мужчины и женщины, молодые и старые, а потом они попа́дали, зажимая тела ободранными ладонями, как будто внутри разгорались угли, и люди готовы были умереть, лишь бы не терпеть этой боли.

Стоять осталась одна Тристе.

– Зачем? – негодующе спросила она.

Девушка шагнула к деревенским и простерла руки, словно призывая их в свои объятия, обещая укрыть в них от страданий.

– То же самое они сделали бы с нами, – ответил Длинный Кулак, кивнув на груду тел. – Я обратил на них собственную злобу.

– Ты на них напал! – взвизгнула Тристе.

Каден покачал головой. Он был потрясен не меньше девушки, но отделил себя от потрясения, отгородился от него. Не время ужасаться. Не время, если они хотя бежать. Если хотят выжить. Он бросил взгляд на восток, за крайние хижины, туда, где небо уже посветлело до бронзового блеска. Он различал солдат, десятки солдат, может быть, за милю от деревни.

– Тристе! – Каден ткнул пальцем на горизонт. – Там люди ил Торньи. Они который день идут за нами на запад.

Она оторвала взгляд от искореженных тел под ногами. Солдаты казались пока маленькими, но не увидеть их было невозможно. И она, обретя голос, шепнула то же преследовавшее ее слово:

– Зачем?

– За тобой, – ответил Каден. – За богиней в тебе.

– Как они узнали? – спросила она. – Ты им сказал?..

– Ак-ханат. Те громадные пауки, что выслеживали нас в Костистых горах.

Тристе тоненько вскрикнула, голос у нее сорвался.

– Надо уходить, – уговаривал Каден.

– Эти люди… – Тристе снова повернулась к распростертым на земле селянам.

Каден, стараясь не смотреть на лица, покачал головой:

– Мы не сумеем им помочь.

– Нет, – сказала девушка, затем повторила уже тверже, наставив палец на Длинного Кулака: – Нет. Никуда я с ним не пойду.

Каден оборвал ее, сам удивившись, как жестко резал его голос.

– Ты беспокоишься за них? – спросил он, указывая на смятых болью деревенских. – Тебя волнуют два десятка душ на краю пустыни? Ты носишь в себе бога, Тристе. И Длинный Кулак тоже. Если вы не спасетесь – вы оба, – то эти люди погибли зря. Если вы не переживете этого дня, его не переживет никто.

Лицо Тристе исказилось. Девушка разрывалась между двумя ужасами. Еще мгновение она всматривалась в лицо Кадена, потом оглянулась на Длинного Кулака. Бледный лоб шамана цветом походил на пепел. Голубые глаза горели в глазницах, как у лихорадочного больного.

– Ты сможешь их остановить? Как этих… – Каден указал на слабо корчащиеся тела.

Шаман склонил голову к плечу, будто вслушивался в биение своего сердца.

– Всех не остановлю, – ответил он наконец. – Это тело слабо и теряет кровь.

– Ты можешь его подлечить? – спросил Каден. – Кеннингом зашить рану?

– Нет, – отрезал шаман. – Это не дозволено.

– Кем не дозволено? Кто тебе мешает?

– Есть законы. Не я вылепил этот мир. Плоть не лечит сама себя. – Длинный Кулак повернулся к Тристе, провел языком по губам. – А вот богиня в этой девушке… она могла бы движением мизинца затянуть рану.

– Нет. – Тристе отступила на шаг. – Никогда.

– Тристе не Сьена, – напомнил Каден, – и не в силах ее вызвать.

Длинный Кулак поморщился:

– Тогда бежим.

Последнее слово в его устах прозвучало ругательством, будто отступление было для него хуже вытекающей из тела жизни.

– Далеко не убежишь! – с торжествующим вызовом бросила ему Тристе. – С этой раной… ты истечешь кровью.

Длинный Кулак всмотрелся в нее. Он не выказывал спешки, хотя солдаты приближались с каждой минутой.

– Как это ты, скрывая ее в себе, так мало понимаешь?

– Я понимаю, что ты умираешь, – огрызнулась Тристе.

– Умирающий, – ответил шаман, – еще не мертвый.

Он отвернулся от девушки, поманил к себе окровавленный и забытый на земле нож. Нож метнулся ему в руку, как остроклювая птица на добычу. Длинный Кулак повертел его в пальцах, словно читая выбитые на лезвии письмена. И металл тускло, мрачно засветился. Длинный Кулак, сложив губы трубочкой, подул на него, как бы раздувая затухающий огонь. От его дыхания свечение разгорелось ярче, до солнечного блеска. Шаман с улыбкой прижал раскаленный клинок к ране. Каден расслышал, как шипит и шкворчит кровь, почуял запах горелого мяса. От такой боли всякий лишился бы чувств, но только не Длинный Кулак – он выпрямился, выгнул спину, замер, словно упиваясь наслаждением или прохладой. И отбросил нож.

– Поспешим. – Он устремил длинный палец на восток. – В горах есть кента. Солдаты и ак-ханат за нами не пройдут.

Каден застыл:

– Кента захвачены ил Торньей. Так сказал Тан, да мы и сами видели.

– Им пришлось бы обогнать нас, – покачал головой Длинный Кулак. – Впереди пыли не было.

– Далеко это? – спросил Каден.

– Ночь и день пути.

– Ты выдержишь?

Длинный Кулак оглядел свое тело, как старую одежду на выброс:

– Эта плоть истощается, но сила в ней еще есть. И верхом это тело скакало задолго до того, как я взял его себе.

– Я с вами не пойду, – прошептала Тристе.

Каден потянулся к ней, она отпрянула.

– Больше некуда, –