Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Приступая к посреднической миссии, папский посол докладывал письменно в Рим:

«Есть надежда, что при помощи Божией, оказанной католичнейшему королю, вся Ливония скоро отойдет к Польше, и тогда не должно упускать случая к восстановлению здесь католической религии при короле, который среди забот военных не оставляет святых мыслей о поддержании и распространении истинной веры. Кроме того, на Руси, в Подолии, Волыни, Литве и Самогитии жители упорно держатся греческого исповедания, хотя имеют господ-католиков. Сенат и особенно король, подозревающий их верность, желает обратить их в католицизм, ибо найдено, что жители этих областей по приверженности к своим единоверцам-москвичам публично молятся о даровании им победы над поляками».

Итак, после первого знакомства с царским двором папский посол вновь отправился к польскому королю, которого он совсем недавно оставил пребывающим в недоверии к успеху посольской миссии, зато в излишней уверенности в своей скорой военной победе. При дворе Грозного остались двое служителей из Антониевой свиты. Иезуит нашел короля в осадном лагере под Псковом. Йервым делом по прибытии в ставку Батория посол известил Грозного о том, что король, несмотря на неудачу, полон решимости овладеть Псковом и что сил и средств у него для этого предостаточно. И далее, в продолжение всей своей миссии, Антоний, как мог, старался если и не запугать русского царя, то, во всяком случае, поддерживать его в уверенности насчет того, что шансов на сколько-нибудь счастливый исход кампании у него нет. С королевской стороной Поссевин пока вообще не мог вести предметных переговоров, поскольку Баторий твердо решил сначала овладеть Псковом, а уже потом диктовать Москве, а если потребуется, то и посреднику, свои условия. Единственно, на что соглашался король прямо сейчас, то это на мире при условии отдачи ему всей Ливонии, но Грозный царь, даже несмотря на последние поражения, еще не мог примириться с мыслью о потере всех своих прежних завоеваний.

Наконец, увещевания посла все-таки подействовали на русского царя, и тот, если и не устрашился соперника, то, во всяком случае, понял бесперспективность дальнейшей борьбы, потому как он вдруг пошел на уступки. Впрочем, не исключено, что и устрашился, ибо именно тогда, вскоре после отъезда посла к королю, рейд литовских войск под предводительством Кмита потревожил Старицу, и царь в страхе бежал в Александрову слободу, о чем мы рассказывали выше. Может быть, свою роль сыграл и тот факт, что в окружении царя плохо представляли истинное положение армии противника под Псковом, а положение это было близко к катастрофическому. Вероятно не зная этого, Грозный вдруг сообщил иезуиту свое последнее решение:

«Теперь по конечной неволе, смотря по нынешнему времени, что литовский король со многими землями и шведский король стоят заодно, с литовским бы королем помириться на том: ливонские бы города, которые за государем, королю уступить, а Луки Великие и другие города, что король взял, пусть он уступит государю; а помирившись с королем Стефаном, стать на шведского, для чего тех городов, которые шведский взял, а также и Ревель не писать в перемирные грамоты с королем Стефаном».

Другими словами, Грозный соглашался уступить все свои завоевания в Ливонии, которыми он пока еще продолжал владеть в обмен на возвращение ему захваченных королем русских городов. Это означало «статус-кво», Россия тем самым ставила себя в территориальные границы, с которых четверть века назад она начинала агрессию против Ордена. Но во всем этом нетрудно было распознать внешнеполитические расчеты царя на самое ближайшее будущее. Здесь он с головой выдает себя упоминанием о еще одном своем противнике, неуклюже раскрывая свои планы относительно Швеции. Даже у самого что ни на есть неискушенного в тонкостях внешней политики человека не могло оставаться сомнений в том, что, замирившись с польско-литовской стороной, Москва обрушит свой удар на северного соседа, и тогда Баторий, связанный только что заключенным миром с Россией, не сможет поддержать шведов. К тому же Польша по-прежнему продолжает претендовать на все ливонские земли, следовательно, ее настоящий мир со Швецией не крепок. Во всей этой ситуации царю Ивану, не говоря уже о возвращении своих только что потерянных кровных владений — Ивангорода, Яма, Копорья, Корелы, виделась перспектива захвата северных провинций Ливонии, которыми на тот час владела Швеция, а это, как минимум, Нарва, а в случае большой удачи, то и Ревель. Таким образом, московский властелин рассчитывал сохранить за собой море с готовыми гаванями, отчего и всю войну можно было бы считать успешной. Но в королевской ставке под Псковом легко разгадали такой ход кремлевского самодура, а потому в своих мирных инициативах там тоже затронули Швецию, но так, что видевшаяся ранее перспектива завоевания северной Ливонии исчезала из поля зрения самых оптимистично настроенных московских умов. Но об этом несколько позже, а пока инициативы оставались инициативами, и мирные переговоры папского посла с королевской стороной, несмотря на полную расположенность к ней иезуита, почти не продвигались вперед. Король тянул Дело, намереваясь во что бы то ни стало покончить с Псковом, а потому всю осень и начало зимы 1581 года как посольские, так и царские гонцы то и дело сновали между осадным лагерем и Александровой слободой, но постоянный обмен мнениями и бесконечное уточнение условий долго не продвигали давно наболевшую проблему.

Наконец, более податливым стал и король, и если на русского царя подействовали иезуитские запугивания, то на Батория аналогичное действие оказали затянувшаяся осада Пскова и нежелание сейма поддерживать военные инициативы своего монарха. В декабре, после провала всех попыток овладеть Псковом, а потом после таких же провалов склонить сейм к продолжению войны, король согласился на переговоры. Местом их проведения стала деревня Киверова Горка вблизи города Яма Запольского, что в псковском краю, приблизительно на полпути между городами Псковом и Холмом. Еще никогда в нашей истории не было такого случая, да и не будет его позже, чтобы столь высокого уровня дипломатический акт, такой особой важности переговоры, завершавшие собой самую длительную и одну из самых кровопролитных войн, заключались в никому дотоле неизвестной, заброшенной, глухой деревушке. Местность кругом была разорена войной, население по большей части разбрелось в более сытные и безопасные места, захватив все, что оказалось возможным, и угнав с собой скот. Посольским людям пришлось жить и работать в брошенных крестьянских избах. Зима стояла суровая, а топить печи было нечем, так что послы вместе со своими свитами буквально замерзали. Но самым грозным бичом для стороны противника стал голод. Все, что в таких случаях можно раздобыть в окрестностях, давно было выметено под метлу. Королевские послы прибыли на переговоры прямо из осадного лагеря, оторвавшись от военных действий, а потому были в буквальном смысле слова оборванными. Правда, за время осады они хорошо подружились с голодом, следовательно, лишения, ожидавшие их в Киверовой Горке, были им не в новинку. Русское же посольство представляло собой резкий контраст. Оно прибыло сюда с обильными запасами продовольствия, непрерывно пополняемыми из Новгорода, откуда нескончаемым потоком шли обозы. Польские источники, оставившие нам любопытные сведения о тех событиях, в особенности акцентируют на том, что во все время переговоров московские люди щеголяли убранством одежды и ежедневно превосходили самих себя в устройстве пиров и богатых обедов, на которые неизменно приглашали папского посредника. Под непосредственным председательством последнего и проходили все заседания, первое из которых состоялось 13 декабря 1581 года, и на котором были зачитаны верительные грамоты обеих сторон.

С русской стороны посольство возглавлял князь Дмитрий Елецкий, его ближайшим помощником состоял дьяк Роман Алферьев. Польско-литовскую сторону представляли брацлавский воевода Януш Збаражский, надворный литовский маршалок, князь Альбрехт Радзивилл и секретарь Великого княжества Литовского Михаил Гарабурда. Снаряжая посольство и снабдив его соответствующими инструкциями, Грозный, чтобы еще раз попытаться оставить за собой хоть что-нибудь из морского берега и заручиться в этом поддержкой папского посла, как последний аргумент, велел Елецкому сообщить иезуиту: «Если государь наш уступит всю Ливонию и не будет у него пристаней морских, то ему нельзя будет ссылаться с папою, цесарем и другими поморскими государями, нельзя будет ему войти с ними в союз против басурманских государей; какой же это мир?» Как видим, царь, делая ставку на спасительную миссию посредника, не брезговал самыми жалкими и нестоящими доводами.

Но королевская сторона твердо стояла на своем, а своим она считала всю Ливонию, поэтому на любые ухищрения московских послов отвечала: «Что вы не говорите, а государю нашему без Лифляндской земли не мириться; вы, как видно, присланы говорить, а не делать; мы не хотим торговать Лифляндскою землею; нам государь велел все окончить в три дня, и потому вы с нами говорите раньше, а нам без всей Лифляндской земли не мириться, ни одной пяди не уступим».