Край Ветров: некроманс - Диэр Кусуриури

От набережной они добирались около двух часов: часть пути одолели пешком, часть — до поворота на маяк — проехали на нулевом маршруте попутного троллейбуса. Когда они шли по полю, а до спального района, в котором Мйар жил, оставалось всего километра два, к ним из темноты, фыркая, выбежал черный неоседланный конь. Животное было большим, холеным, своенравным на вид. Оно терлось мордой Мйару об плечо ласково, пытаясь зажевать бархатными губами волосы. Конь, как пришел, так и ушел — поведя ухом, умчался рысью куда-то в ночь, оставив путников в недоумении. Камориль предположил, что животное сбежало из какого-нибудь конезавода в окрестностях.

Мйар тогда, после паузы, продолжил рассказ, и финальное свое «…а потом я увидел тебя, и об выражение твоего лица можно было орехи колоть. Кедровые.» произнес с усмешкой. Камориль вспомнил, что именно тогда он старался скрыть свои эмоции от непредсказуемо психованного Зореи (хоть тот и ушел уже, когда Мйар очнулся), а оттого, и правда, усиленно изображал на лице выражение типа «кирпич». Видимо, оно застыло на нем аж до Мйарового пробуждения.

Они, наконец, зашли вдвоем внутрь полутемной холостяцкой берлоги. Там все оставалось нетронутым, только, разве что, пылью слегка поросло. Мйар сказал, мол, теперь все в порядке и можно расслабиться, и Камориль присел на большое удобное кресло посреди комнаты. Кресло приняло его, как родного, и в полусне, накатившим теплой волной, мелькали перед ним образы и видения из Мйарового рассказа. Слишком уж все это впечатлило Камориль. Не потому, что он такого не ожидал. Наоборот, слушая рассказ Мйара, Камориль отмечал про себя, что всегда догадывался о чем-то таком. Мол, а что же еще может быть в прошлом у такого, как Мйар, если не это? Разволновался некромант и близко к сердцу все принял, скорее, потому, что ждал этой правды давно, и правда эта была о том, кто являл собой центр его мироздания последние три десятка лет.

Не разволнуешься тут, как же.

И в нахлынувшем на него полусне-полубреде виделись ему картины чужого прошлого, может быть, измененные его собственным восприятием, приукрашенные, преувеличенные, а может, и наоборот, куда менее величественные и пугающие, чем те события, что имели место быть в реальности.

Камориль не мог наверняка отличить сон, навеянный рассказами Мйара, от своих собственных воспоминаний о войне. Он видел, как падают с высокой скалы, поросшей черными, тонкими, изогнутыми соснами, каменные башни замка-тюрьмы, как над ними кружат огромные черные птицы, ревущие, как гром. Этот замок-тюрьма был лагерем, где создали и вырастили Мйара — человека без юности. Существо, лишенное детства, как такового. Тело, изготовленное с одной лишь целью — принять в себя душу исключительного чародея прошлого, того, кому суждено было преломить ход войны.

И лагерь подвергся нападению, и были взорваны вмурованные в стены предохранители. Огромный секретный комплекс взлетел на воздух за полторы секунды. Это место всегда было особенным. Оно постоянно касалось краешком своим морока, а оттого здесь были возможны эксперименты с самой жизнью. И когда лагерь был атакован и разрушен, вся та диковинная живность, что сумела выжить, разбрелась по миру, не контролируемая ничем и никем.

Камориль снились отрывки операции «Романтицид» и бескрайние поля, над которыми гуляет ветер, перебирая склоненные травы, вызывая из небытия волны, словно это не высокая рожь, а подвижная морская гладь.

Некромант видел в своем сне цепочку следов, наискось пересекающую белую простыню снежной пустыни. Вдалеке он заметил скорченный силуэт огромного дерева.

Ветер стих, снежный туман выкристаллизовался, осел, сделав воздух прозрачным и звонким. Камориль увидел, что дерево, выросшее посреди снегов, — велико. Его ветви задевали низко летящие облака. Его корни уходили глубоко под землю, разыскивая и находя там недостающее тепло тогда, когда на эти края спускается долгая снежная ночь.

И когда каждая рана, которую получает Мйар, заживает, на этом древе прорастает новая ветвь.

Камориль видел маленькую фигурку с рыжей копной волос, что стоит под этим древом и смотрит на него снизу вверх.

Мйар касался шершавой коры руками.

Он исходил множество дорог, и вот, наконец, нашел этот величественный древний кедр, укрытый зеленой пушистой хвоей даже в самый смертельный мороз.

А потом Камориль увидел лицо древнего старика, лежащего под капельницей в пропахшей лекарствами полутемной палате. Обшарпанные стены, гул аппаратуры, отдаленные шаги медсестер.

Мйаровы пальцы — сильные, крепкие, красивые, а в них — старческая рука, увитая вздутыми венами, усыпанная коричневыми пигментными пятнами. Рука дрожит. Старик похож на сморщенный овощ, оставленный гнить на солнечном подоконнике. У него глаза — синие, и взгляд этих глаз пронзителен, как рентген.

Старик ни о чем не жалеет. Он сделал все, что мог и что должен был.

И вдруг — жаркое дыхание, полные, гладкие, теплые груди, упирающиеся Мйару куда-то в плечо. Красные влажные губы шепчут что-то на ухо, женщина трется скулой о Мйарову шею.

А потом — кровь.

То ли это ее платье скользнуло на черный мраморный пол.

То ли кишки разметались по рыхлой черной земле.

Фиолетовый яд стекает прозрачными тугими каплями с тонкого лепестка крапчатого гладиолуса.

Луна становится красной, каменные ладоши хлопают, и с высокой скалы, усыпанной кривыми тонкими соснами, летят в бездну обрушившиеся башни замка-тюрьмы, превращаясь в черных и белых птиц.

Камориль резко сел. Первые две секунды он не мог понять, где находится. Потом он обнаружил, что спал, укрытый пуховым одеялом, на кровати, у Мйара в спальне. Он глянул по сторонам — всё, как всегда, стены насыщенного персикового цвета, ближе даже к темно-оранжевому; полки с милыми декоративными мелочами; в окошко под самым потолком пробивается свет, на вид почти осязаемый, и в нем трепещут пылинки и какая-то совсем беззвучная мошкара. Тепло.

Как будто бы это тот редкий случай, когда Мйар пригласил Камориль к себе и они отчаянно наглотались вдвоем какого-то убийственного пойла, и Мйар разрешил некроманту остаться, а сам ушел спать на диванчике в соседней комнате, там, где у него плита, сервант, комод, столик и, собственно, диван с креслом.

Было бы так.

Камориль почти уже сам себе поверил, что так оно и есть, и что все эти мистические неприятности — просто сон.

Он сел на кровати, стараясь не скрипеть. Пятерней закинул волосы назад, раз уж они сбились за ночь и разметались по плечам, как попало. Уставился прямо перед собой.

На стене висела картина — темный морской пейзаж, изображающий ненастье, написанный широкими свободными мазками. Камориль задержал взгляд на переливах нарисованных маслом волн. В его голову, откуда еще не выветрились остатки странного сновидения, стали стучаться слова и фразы, так похожие на воспоминания о далеком прошлом, которое случилось с ним самим. Но прошлое это было не его.