Край Ветров: некроманс - Диэр Кусуриури

Я, не мешкая, произнес тихо, себе под нос, глядя на золатунное ожерелье:

— Не видно яром у дорог и город у моря. Он дивен.

Ничего не произошло.

Тут же раздался пронзительный визг микрофона откуда-то со сцены. А, это на нее, наконец, вышли Ари, еще двое парней и давешний светловолосый собеседник Камориль. «Доброй ночи, мои волшебные», — произнес он торжественно и бойко. Грянули аккорды, забилось сердце ритм-секции. Пел юноша на языке нездешнем, и этот язык я знал. Это мешало немного, но я все же смог абстрагироваться и снова сосредоточиться на ожерелье.

Ну, спеть, так спеть. Пускай думают, что я подпеваю «Негорюй», если услышат.

Я, подстраиваясь под мелодику чужой песни, затянул свою странную фразу-перевертыш. Терять было нечего, останавливаться — бессмысленно, и потому я продолжал с настойчивостью, достойной, наверное, какого-нибудь лучшего применения. И когда я «спел» палиндром в восемнадцатый раз, шнур, на который были нанизаны бусины памяти, осыпался на деревянную столешницу легким пеплом, перед этим вспыхнув — коротко и тускло.

На бумажке, испещренной моим корявым почерком, остались лежать семнадцать золатунных бусин, золатунная же застежка и немного мельчайшего пепла, похожего, скорее, на пыль.

Я собрал бусины в пригоршню и сунул их в карман джинсов. Звуки «Реморы» хлынули на меня безудержной волной. Вот так, просто и обыденно, сгорбившись над барной стойкой в одних лишь кроссовках и джинсах, я переменил течение своей жизни, кардинально все поменял. Как бы и в толпе, и сам. И сложно, и просто, почти играючи.

Я не мог осознать, что теперь будет. Я просто сделал то, что должно и то, что мне хотелось сделать. То, что сделать было нужно.

Никаких перемен я не ощущал. Все было, как было. «Ремора». Рыболовные сети на стенах, приглушенный свет, юноша — Рин Даблкнот, двадцатипятилетний элементалист льда, что выглядит на восемнадцать — поет на сцене о любви и смерти, хотя сам, я точно знаю, ни разу себе не верит. Да и как он может верить себе, если даже имя его — подделка, ширма, заиндевелое стекло спасительной лжи?

Я поднимаюсь и бреду прочь от барной стойки, на выход. Камориль давит сигарету в пепельнице, обжигается, облизывает обожженный палец, спешно бросает бармену купюру, в два раза более ценную, чем стоило бы, и идет за мной. Он настигает меня возле гардероба, смотрит на себя в большое зеркало, поправляет выбившуюся прядь, упавшую на лицо, но ни коснуться меня, ни заговорить со мной не решается. Идет следом, на расстоянии в шаг.

Я выхожу наружу. Меня обволакивает ночная прохлада. Небо — высокое, как никогда, кружится. Я иду прямо и оказываюсь снова по колено в воде. Как я добрался до моря? Не понимаю.

Вода теплая. Море любит меня. Этот мир любит меня. Он прекрасен.

И все, что в нем — тоже. Пожалуй.

Почти все.

Я оборачиваюсь и вижу Камориль. Некромант не решается зайти в воду. На его лице играют отблески этой воды — яркие, золотые.

Может быть, это все — ром? Похоже на то.

Я понял, что некромант за мной в воду не пойдет — а его оставлять одного нельзя. Я сам вышел к нему на берег, и, взяв за тонкую, холодную руку, притянул к себе и обнял. Надо его согреть. Он дрожит — от прохлады ли, или от страха, и, на самом-то деле, он очень хрупкий. Как все в этом мире.

И, как и все в этом мире, он любит меня. Прямо сейчас. До глубины души.

И этого никак не изменить, этого не превозмочь, это не плохо и не хорошо.

Это за гранью добра и зла.

Я могу только принять эту любовь и быть благодарным. И, в свою очередь, я тоже должен беречь его, и все, что вокруг, потому что этот мир — мой. И этот человек, эта беспокойная душа, это удивительное чудо бытия — не что иное, как последний подарок судьбы, что от меня отвернулась, мое спасение, мое благословение, моя смертельная удача и мой нелегкий рок.

Я прижимал его к себе, гладил по голове, по плечам и спине. Мне хотелось спасти его от тревожного прошлого, от ранящего настоящего и от будущего, исполненного боли и слез. Но желание оберегать стремительно и неудержимо превращалось в желание обладать — стоило мне провести рукой по его щеке и коснуться губ. Я вдохнул его запах, зарывшись пальцами в шелковистые волосы, я прижал его за талию к себе еще крепче, потянулся и поцеловал в шею. Он не отвечал мне, — понятно, конечно же он этого от меня не ждал, — но и не отстранялся. Я прикусил мочку уха, пронзенную тонкой дужкой серьги, провел языком по внешней его стороне. Некромант почти не дышал, смотрел куда-то вниз, не решаясь, будто бы, обратить на меня свой взор. Я опустил руку ниже, настойчиво поглаживая упругие мышцы под блестящей черной материей. Левой рукой я легонько потянул его за волосы так, что он запрокинул голову назад и приоткрыл рот. И тогда я поцеловал его — глубоко, страстно и горячо, проникая в него языком, встречая его податливый язык, кусая и терзая его тонкие губы.

Вот она, цена поцелуя, и вот он, вкус его крови — солоноватый, слегка отдающий медью и ромом.

Я почувствовал его ладонь у себя на плече — наконец некромант начал отвечать мне. Он обнял меня обеими руками, крепко-крепко, вжался в меня весь, как будто бы не хочет никуда отпускать, но поцелуй прервал, превратив его в почти что целомудренные объятия.

— Мйар, — произнес Камориль тихо и глубоко.

И это имя прекратило сумасшедшее вращение небес.

Я сидел на песке. Звезды были ярки. Какие звезды? Откуда звезды? Не было же их, тусклые же были… Камориль держал меня за руку, смотрел на меня пристально, сидя рядом, на этом же холодном песке.

— Мйар, — повторил он.

Я посмотрел на него и все понял. В который раз я понял очередное свое «все».

Я чувствовал, как сжимается и щемит в груди сердце. Я взял в свою правую ладонь вторую его руку и заставил посмотреть на себя.

— Камориль, — произнес я, и мне было совсем не до смеха, — прости.

Некромант кивнул, ничего не отвечая. Запястьем потер глаз. Неужели он… плачет?..

— Ну что ты, как девочка, Камориль? — спросил я. — Все будет хорошо.

— Да не реву я, — огрызнулся некромант. — «Хорошо» — скажешь тоже. Целует, как ни в чем не бывало, извиняется, а мне вот это благоразумие проявлять. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ладно, я. Тебе-то что — ты вон, магическое явление какое-то необъяснимое, а я-то — просто ошибка природы! Но ты… Ты море согрел, ты понимаешь? А ты ведь ни разу не маг. Был. И ты снова… вылинял. Соскочил с наших рельсов, как никто никогда не мог. Даже в войну. Прочь из реальности. Я… Почему я тебя не остановил с этим всем? Что ты такое, Мйар Вирамайна?

Я глянул ему в глаза и сказал правду, какую ведал:

— Я — это он, но он — это не я. Ты, главное, помни об этом.