Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — Премерзко. А почему, собственно, князь, вы задаёте этот вопрос?

   — Я читал вашу последнюю речь в Думе и восхитился вами: вам, в отличие от многих, дороги интересы России.

   — Как всякому русскому человеку. Впрочем, сам вопрос, князь, позвольте заметить, несколько неприличен в моём доме.

В этой фразе был весь Пуришкевич — резкий, незамысловатый, влюблённый в Россию, не способный к интриге, если вопрос касался русского человека, он и внешностью своей соответствовал характеру. Юсупов очень хорошо рассмотрел его — раньше встречаться с Пуришкевичем не доводилось: собранный из мышц, и только, кажется, из мышц, этакий кусок мяса, способный, несмотря на грузность, легко перемещаться, — у него была бесшумная походка охотника, умеющего незаметно подкрадываться к зверю, обритый наголо, с блестящим черепом и крохотными толстыми стекляшками пенсне, совершенно чужими на его лице, Пуришкевич производил впечатление на людей. На одних — хорошее, на других — плохое.

   — Не обижайтесь, Владимир Митрофанович, — Юсупов сделал мягкий жест, — я же пришёл к вам не ссориться. Распутин у всех — не то чтобы соринка в глазу — бревно. Настоящее бревно. — Юсупов, подыскивая нужные слова, умолк на минуту.

Пуришкевич медленно наклонил голову:

   — Согласен!

   — От этого бревна, Владимир Митрофанович, надо освобождаться, иначе Россия совсем ослепнет.

   — Что вы предлагаете, князь?

   — Убрать Распутина.

   — Убить в общем-то нетрудно, трудно спрятать тело. Обязательно останутся следы. Вы понимаете, чем это чревато?

   — Прекрасно понимаю.

Пуришкевич неожиданно смутился. Это смущение было очень странно видеть. Он коротко покашлял в кулак.

   — Извините меня, Феликс Феликсович, я обещал вас угостить первоклассным чаем, а чай на стол не поставил. Я это сейчас сделаю, потерпите минутку... Прислугу я отпустил, она не нужна нам при нашем разговоре, я всё сделаю сам.

   — Не надо, Владимир Митрофанович. Разговор будет коротким. Либо мы договоримся, либо не договоримся, одно из двух. Третьего не дано.

Они договорились. Договорились убить Распутина.

План Феликса был прост: заманить Распутина к нему во дворец, там, в подвале, где Феликс в эти дни затеял ремонт, отравить, тело завернуть в ковёр и вывезти из Питера.

   — Куда конкретно? — спросил Пуришкевич. — Просторы под Питером большие.

   — Полагаю, надо на Неву. Спустить труп в воду — и дело с концом.

   — Можно вывезти в лес и сжечь.

   — Дыма будет много, гари. Да потом, нам с этим делом быстро не справиться. Стукачи засекут, донесут... Нет, Владимир Митрофанович, лес и огонь — дело ненадёжное.

   — Можно просто засунуть где-нибудь под снег, прикопать. До весны проваляется, а когда вытает из-под снега, когда найдут — это будет уже не Распутин. Сгнивший человек, на человека не похожий.

   — Собаки разроют на второй же день...

   — Ну и голова у вас, князь, — укоризненно произнёс Пуришкевич, — вы всё подвергаете сомнению.

   — Вы тоже, Владимир Митрофанович, вы — точно такой же человек. Ни дать ни взять — древний философ-скептик.

   — Да-да, — подтвердил Пуришкевич, — не позже чем вчера я читал сочинения господина Пиррона[51].

   — «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку»... Я в Пажеском корпусе перед занятиями тоже иногда почитываю господина Пиррона. Есть много других способов спрятать труп, но река для такого жулика, как Распутин, поверьте, самое подходящее место. Вода — не его стихия, из любой другой стихии он выпутается, вывернется, выплывет, останется живым. А из воды — нет, вода — его враг.

   — Я не раз думал о том, а не кокнуть ли его в тёмном переулке — нож в пузо, лёгкое движение вверх — и кишки, разматываясь, вываливаются на дорогу.

   — Бесполезно, Владимир Митрофанович. Феония Гусева уже выпускала из него кишки. И что из этого вышло?

   — Вышел пшик. Распутин действительно не человек, а сатана. Теперь скажите, князь, как вы заманите к себе Распутина?

   — Я бываю у него дома, он мне доверяет, иногда даже зовёт маленьким. — Юсупов не выдержал, усмехнулся.

Сложения он был очень изящного, дамского, движения — отточенные, грациозные. Пуришкевич слышал от кого-то, что князь Юсупов до женитьбы на ближайшей родственнице царя великой княгине Ирине Александровне иногда баловался мальчиками, изображая из себя этакого Оскара Уайльда[52], но, женившись, остепенился. Недавно у него родился ребёнок. Мальчик или девочка, Пуришкевич не знал.

Он неопределённо приподнял плечи, сделал вопросительный жест и ничего не сказал — ждал, что скажет гость.

   — Этой мрази приглянулась моя жена, Ирина Александровна, — продолжил Юсупов, — и он давно уже делает гнусные намёки, чтобы я познакомил его с Ириной. Ну что ж, я познакомлю. — Юсупов мстительно улыбнулся. — Распутин как на верёвочке привязанный побежит знакомиться с моей женой...

Пуришкевич сочувственно посмотрел на него:

   — Понимаю, как это неприятно.

   — Мразь, а не человек, — не выдержав, выругался Юсупов.

   — Сочувствую, сочувствую, — глухо пробормотал Пуришкевич, — но простите, князь, вы уверены, что он побежит прямо к вам во дворец?

   — Абсолютно уверен.

   — И ничто не испугает его?

   — Вряд ли.

   — И в себе вы уверены, Феликс Феликсович? — Пуришкевич холодным, всё засекающим взглядом оглядел Юсупова, снял пенсне и, поморщившись будто от боли, протёр пальцами глаза.

   — Уверен, Владимир Митрофанович, — тихо и жёстко проговорил Юсупов, — иначе бы я к вам не пришёл.

   — Двоих нас для такой операции мало. — Пуришкевич, словно бы не заметив тона Юсупова, снова водрузил пенсне на нос. — Нам ещё нужны люди. Как минимум — пара компаньонов.

   — Полагаете, что вдвоём не справимся?

   — Нет. Распутин — бес сильный. Хитрый, живучий, изворотливый, как Змей Горыныч, — Пуришкевич на минуту задумался, побарабанил пальцами по столу. — Помощники нужны обязательно. У меня есть два человека на примете.

   — Кто?

   — Близкие люди, не подведут.

   — У меня тоже есть такие люди, — молвил князь, поддаваясь порыву, вспомнил о списке, который недавно составлял. Пуришкевич в этом списке шёл вторым.

Пуришкевич обладал свойством заводить людей, под его влияние попадали даже очень сильные натуры.

   — Много?

   — Как минимум... как минимум — один.

   — И это немало, — одобрительно отозвался Пуришкевич. Улыбнулся.

У Пуришкевича в санитарном поезде работал доктор Станислав Лазоверт — спокойный, со скупыми расчётливыми движениями человек, превосходный врач и солдат, специалист, обладавший золотыми руками, он мог пришить ратнику оторванный нос, и тот прирастал так, что не было видно даже следов, из осколков, из мелкого крошева и обломков собирал целые кости и восстанавливал человеку ногу или руку, умел сращивать оборванные внутренности и оживлять остановившееся сердце. За храбрость на фронте Лазоверт был награждён двумя Георгиевскими крестами.