Духовный мир - Григорий Дьяченко

Странно было еще и то, что, несмотря на силу, с какой упали эти тяжеловесные вещи на тарелки, ни одна из них не была разбита. А все же казалось, что бросила она, хотя все, видя ее входящую в дверь, не могли заметить ни малейшего со стороны ее жеста или усилия (См. А. Н. Аксакова: «Предвестники спиритизма». СПб. 1895 г., стр. XIX-XXI, 229-230; 185-197; 165-174).

Странные явления в русской крестьянской избе.

13. Странные явления в русской крестьянской избе. Хороший мой приятель, под начальством которого я служил в Нижнем Новгороде, в палате государственных имуществ, П. Л. Бетлинг, проживающий ныне в отставке в своем имении Ардатовского уезда, Нижегородской губ., сообщил мне в январе 1889 года о замечательном случае, происшедшем совершенно неожиданно в селе Силине, находящемся от него в 15 верстах. Случай этот наделал в околотке некоторый шум, тем более, что крестьянская семья, невольная свидетельница этих явлений, была привлечена к уголовной ответственности и едва не поплатилась за дело, ей самой непонятное.

Сущность дела сводится к тому, что в селе Силине, в доме бывшего сельского старости Чеканова, с 23 сентября и по 1 ноября 1888 года, стали происходить странные явления: слышались стуки, бросались вещи и – что составляет главную черту явления – раздавались различные голоса, которые входили в беседу с членами семьи Чеканова и приходящими полюбопытствовать посторонними крестьянами. Замечательно, что явления эти, как и на медиумических сеансах, происходили в темноте, и обнаруживались только в присутствии десятилетней дочери Чеканова. Предположить тут обман нет никакого основания, ибо явления эти вскоре сделались источником неприятностей для хозяина, и он не знал, как от них отделаться, покуда не принял данного ему совета прибегнуть к молитве, о чем скажем ниже.

Теперь перейдем к подробностям.

Г. Бетлинг лично расспрашивал самого Чеканова и семью его, а также и зятя его, Миронова. Из показаний, записанных им с их слов и мне доставленных, я извлекаю следующее. Семья Чеканова состоит из хозяина, Ивана Тимофеева, 45 лет, старика отца, жены – Анастасии, 42 лет, и дочерей: Александры-14 лет, Анюты -10 лет, и младшей девочки -4 лет. Старшая дочь замужем за Мироновым, проживающим в соседней деревне. Анюта, румяненькая, темно-русая, сероглазая, недурная собой девочка, казалась очень миниатюрной и с виду не более 7-8 лет. По словам Чеканова дело началось так: однажды ночью, около 23 сентября, жена его Анастасия с обеими дочерьми спала к передней избе на конике (прилавке) около входной двери, сам же он, Иван Чеканов, спал в задней избе, а старик отец спал на дворе, так как было еще тепло. Ночью Анастасия заметила, что избная дверь растворилась сама собой; она заперла ее, но дверь отворилась опять. Тогда Анастасия длинным поясом своим привязала дверь за скобу. Пояс был развязан, и дверь опять растворилась. Она вторично ее привязала и, не смотря на то, дверь все-таки отворилась. Тогда в испуге она позвала мужа; в свою очередь, и он очень крепко, в несколько узлов привязал дверь, а та все-таки растворилась. Тут послышался стук в конике и в полатях точно палкой. Анастасия взяла 4- летнюю дочку, у которой с перепугу билось сердечко, на руки, Анюту уложила на переднюю лавку, а Иван пошел на печку. В это время послышались в избе точно вздохи; Иван решился спросить с печи: «что это, к худу или к добру? Не ты ль это, дедушка домовой?» Последовал ответ хриповатым голосом: «не бойтесь, это я – ваш дедушка домовой. Пусти меня погреться на печку». Когда Иван сошел с печи, чтоб лечь на лавку, где лежала дочь Анюта, то ее уже тут не было; Анастасия, сидевшая на конике против окон, сказала, что ей показалось, словно от лавки к печи прошло, и на печи уже оказалась Анюта, которая сама не знала, как туда попала, – ей «дедушка сказал, чтоб лежала». С этой поры в доме Чеканова начались разговоры, всегда по вечерами и продолжались час или два, всегда в темноте. Разговоры касались обычных крестьянских дел: то голос запрещал продавать лошадь, называя ее по масти; то запрещал Ивану делиться с отцом его, угрожая разорением; голос спрашивал Ивана: «ты староста?» – Я, отвечал Иван. – «ты не сажай крестьян под ареста; пусть сажает урядник». Как-то вечером хриплый голос сказал: «говорить больше не хочу, а вот придет Машенька», и в вскоре раздался тонкий, женский голос: «добро живете, Бог помочь». Слышно было, как будто говорившая унимала младенца, бывшего у нее на руках и по-детски плакавшего. «Не плачь – говорила она – я дам тебе сахарку». На вопрос бывшей тут однажды посторонней бабы: «твоя что ли дочка-то?» – «Бессовестная – ответил голос – разве у девиц бывают дети! Это моей матери дочь, моя сестра». – Машенька, по словам Чеканова, говорила чистым языком, господским, а дедушка прицокивал (букву ч произносил как ц). Когда другие в избе пели, то голоса подпевали. Голос с печи называл стоявших на улице людей под окном, и говорил так громко, что люди эти ясно слышали слова его. Чтоб это мог быть голос Анюты, этого слышавшим и помыслить было невозможно. Ответы имели большею частью шутливый характер, даже иронический. Так одному, на вопрос: «отчего хрипишь?» Голос ответил: «был на празднике»; другому: «устал, бревна ворочал». На уходе, прощаясь, говорили: «теперь пойдем – пора чай пить», или «пора ужинать».

Со слов другого свидетеля, Павла Михайлова Миронова, женатого на дочери Чеканова, и проживающего в дер. Звереве, в работниках уг. Я. И. X. – а, хорошего знакомого г. Бетлинга, сим последним записано следующее:

Явления в доме Чеканова начались за неделю до Сергиева дня (25 сентября); сперва, без всякой причины, слышались стуки в разных местах избы; стали отворяться двери сами собой; когда их притворяли, они вновь кем-то отворялись. Затем неизвестно кем стали произноситься слова: «вы меня не бойтесь, я ваш дедушка домовой». Голос слышался будто с печи, около десятилетней Анюты. Назвал он себя Иваном Ивановичем Варламовым. Явления происходили вечером, и только когда гасили огонь. Разговоры начинались только тогда, когда Анюта сидела на печи или на полатях. Говоривший имел к ней особенную приязнь; если ее в избе не было, то и голоса не раздавались; голос говорил, чтоб ей не давали шататься зря. Однажды семейные положили Анну спать на полу, и все легли сами около нее, тогда голос сказал: «что вы всю избу заслали, плюнуть некуда». В другой раз, когда Анну уложили спать на переднюю лавку, то ее перенесли ночью на полати. Говоривший сказал, что видит, все, что делается в избе. Как-то сестра Александра, 14 лет, ударила Анну по голове, во время обеда, вечером голос стал выговаривать за это, и сказал Александре: «ты зачем бьешь Анюту, я за это тебя сам скребком побью». Потом говоривший стал объяснять, что он не один, что у него есть отец, брат солдат, и сестра Машенька с ребенком; вслед затем все услыхали, что как будто кто-то вошел, и тотчас раздался женский голосок: «здорово живете». У Машеньки на руках, по видимому, был ребенок, который начал тонким голосом плакать; она его баюкала и утешала, говоря: «не плачь, на тебе сахарку». Как только вздували огонь, разговоры прекращались. Во время разговоров все находящиеся в избе слышали шум и возню. Как только голос раздавался, то слышно было, как кто-то идет на печь, где обыкновенно спала Анюта; она тоже это слышала, и об этом всегда заявляла домашним. Для Анны казалось, что голос исходил как будто из-за стены, тогда как для остальных он раздавался как бы в самой избе, в близком от них расстоянии, разговор велся всегда грубым, громким голосом. Кто-то из присутствующих предложил как-то надеть на говорившего крест, тот согласился; тогда надели крест на длинный гайтан (шнурок) и по слуху, откуда слышался голос, быстро накинули крест. Тотчас вздули огонь, но крест оказался на Анне, сидевшей на печи. Однажды голос просил напиться; налили в чашку святой воды и поставили на печь. Чрез несколько времени вздули огонь, и вода оказалась вылитой на порог. Когда вновь огонь загасили и спросили, зачем он вылил воду? Он ответил, что он воду не выливал, а выпил. Голос читал и повторял молитвы; когда же кто-то запел Херувимскую, то Иван Иванович подпевал толстым голосом; подпевал и девкам, когда те затягивали песни. В семье тестя Миронова, т. е. между отцом и сыном Чекановыми, перед Сергиевым днем было не ладно; они задумали делиться, но голос положительно запретил дележ, угрожая разорением.

В числе любопытствующих, бывших в доме Чекановых, был и кузнец с. Силина, Василий Ильич Читаногов; услыхав голос, он сказал: «что это такое? Дайте-ка мне ружье, я убью его!» – «Я те сам убью», был ему ответ, и в эту минуту в лицо его полетела портянка, лежавшая на полице (полке). Приходил и урядник; но когда услыхал стук на палатях, то тотчас попросил вздуть огня и ушел из избы. Когда приходили посторонние, то некоторым голос отвечал, другим – нет. На селе говорили, что должно быть мать «али прокляла свою дочку (Анюту), али дурно выбранила», что к ней увязались «нечистые», и на улице некоторые стали упрекать Анюту, обегать ее в игре и на гулянье. Отец Чеканова даже выгонял «их» местным способом – битьем по стенам липовыми лутошками.