Вертоград Златословный - Андрей Ранчин

В Задонщине употребляется родственный глагол «истязати» по отношению к ратоборству Дмитрия Донского против монголотатар Мамая, естественно, этот глагол лишен отрицательного смысла: «Се бо князь великий Дмитрей Ивановичь и брат его, князь Владимеръ Андреевичь, помолися богу и пречистей его матери, истезавше ум свой крепостию и поостриша сердца свои мужеством» (текст Задонщины цитируется по реконструкции Л. А. Дмитриева [Сказания и повести 1982. С. 8]). Ср. реконструированный А. А. Зиминым текст Краткой и Пространной редакций: [Зимин 2006. С. 441, 444].

А. А. Зимин, отвергая распространенное понимание «истягну» как «препоясав», полагает, что в Слове о полку Игореве «идет речь о том, что сердце закаляется мужеством, а ум испытывается крепостью, твердостью. Глагол „препоясывается“ вместо „испытывается“ был бы здесь неуместен. Поэтому „истягну“ Слова является не чем иным, как переработкой „истезавше“ Задонщины. В определении Владимирского собора 1274 г. термин „истязать“ равнозначен „испытать“ <…>» [Зимин 2006. С. 108–109]. По-моему, такое толкование — безотносительно к вопросу о первичности Задонщины или Слова о полку Игореве — не очень убедительно: в Слове о полку Игореве соседствуют две метафоры, построенные на перенесении предметного признака на понятие, обладающее нематериальным, духовным значением — поостри (изострил, отточил) сердце, истягну (препоясал) ум. Толкование А. А. Зимина разрушает параллелизм.

По мнению Р. Пиккио, страстное желание Игоря «испити шеломомь Дону» (с. 6) омрачено грозной тенью слов пророка Иеремии о тех, кто, не доверяя водительству Господа, привел Израиль к гибели: «И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила? и для чего тебе путь в Ассирию, чтобы пить воду из реки ее?» (Иер. 2:18). Однако в Слове о полку Игореве есть аналогичный образ вычерпывания/раскропления речной воды — метафора воинского могущества, встречающийся в обращении к князю Всеволоду Большое Гнездо: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти» (с. 28). В этом контексте он бесспорно Лишен отрицательных оттенков значения — так стоит ли их искать и в упомянутых словах князя Игоря? Безусловно лишен пейоративных коннотаций и подобный образ в статье 6709 (1201) г. из Ипатьевской (Галицко-Волынской) летописи: «Тогда Володимерь и Мономахъ пилъ золотымъ шоломомъ Дон, и приемшю землю ихъ всю и загнавшю оканьныя агаряны» [БЛДР-V. С. 184). Ср. толкование этого фрагмента О. П. Лихачевой: «Образ, символизирующий победу: воины пьют воду из реки, протекающей в завоеванной земле, пользуясь шлемами как ковшами» [БЛДР-V. С. 485]. Вс. Ф. Миллер полагал, что сказание о Мономахе и половецких ханах Отроке и Сырчане в Ипатьевской летописи под 6709 г., в котором содержится это выражение, восходит к Слову о полку Игореве (см.: [Миллер 1877. С. 137–141]), однако «[э]то остроумное предположение остается гипотетическим» [Котляр 2005. С. 182]. Мотив выпивания воды из реки встречается также в Краткой и Пространной редакциях Задонщины — в обращении князя Дмитрия Андреевича (Ольгердовича) к брату Андрею: «испиемь, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону» (Краткая редакция) или в обращении Андрея Ольгердовича к брату Дмитрию: «посмотрим быстрого Дону, сопием шеломом воды» (Пространная редакция, чтение Синодального списка). Тексты цитируются по реконструкциям А. А. Зимина [Зимин 2006. С. 442, 444]. Естественно, в обоих случаях это выражение имеет позитивный смысл.

Р. Пиккио и А. Н. Ужанков истолковывают Слово о полку Игореве как аналогию ветхозаветному рассказу о небогоугодном походе царей Ахава и Иосафата, а благополучное возвращение Игоря объясняют божественным покровительством князю после его покаяния. Но в древнерусской «песни» нет сцены покаяния Игоря, как и вообще нет этого мотива. О покаянии новгород-северского правителя сообщают летописные повести, причем в текст киевской (Ипатьевской) летописи включена покаянная речь — молитва Игоря. Использование иных, самостоятельных произведений как ключа к тексту Слова едва ли оправданно и, по крайней мере, весьма рискованно.

Глагол «поостри», выступающий в Слове как синоним «истягну», в древнерусской книжности также лишен пейоративных коннотаций. Например, в переводной Истории Иудейской войны Иосифа Флавия: «поострите д[у]ша ваша на мъстити, аше не хощете, то отидеть от васъ желание свободе, еже есть ч[ь]ст[ь]неи всехъ страстии»; «такоже и си свою роукоу на своя сродникы поостривахоу»; «но ся поостриваше я, да бы ю кто оубилъ» [Иосиф Флавий 2004. С. 249 (л. 425а), 281 (л. 435в), с. 344 (л. 456в)]; (текст по списку Архивского хронографа XV в. (РГАДА, ф. 181, МГАМИД, № 279/658)). В Толковой Палее по списку 1406 г. слово «поострити» произносит Бог, говоря о быстроте и неизбежности суда над нечестивцами: «Се оубо о въскресении… [Господь] гл[аголет]ь, яко поострю яко молнии мечь мои, и приметь судъ рука моя». (Цит по: [Словарь древнерусского языка 2004. Т. 7. С. 185]). Цитируемый фрагмент Палеи восходит к Втор. 32:41. В т. н. Елизаветинской Библии эти слова звучат так: «Яко поострю якоже молнию мечь Мои, и прииметъ суд рука Моя, и воздамъ месть врагомъ и ненавидящимъ Мя воздамъ». В русском синодальном переводе Книги Второзаконие употребляется однокоренной глагол «изострить»: «Когда изострю сверкающий меч Мой, и рука Моя примет суд, то отмщу врагам Моим, и ненавидящим Меня воздам». В греческом тексте употреблен глагол παροξύνω — «поощрять, побуждать, раздражать, подстрекать кого-л. против кого-л». (См. о значении этого глагола и однокоренных слов, например: [Вейсман 1991. Стлб. 859]. Ср. поздний пример из панегирического Слова похвального о преславной над войсками свейскими победе (1709 г.) Феофана Прокоповича. Обращаясь к Петру I, автор пишет: Бог «на подвиг поостри воя твоя» [Феофан Прокопович 1961. С. 32]; семантика здесь безусловно позитивная.

Пейоративные коннотации глагол «поострити» может приобретать только контекстуально, будучи отнесен к деяниям и желаниям грешников и нечестивцев. См. примеры в статьях «ПООСТРЕНЪ», «ПООСТРИВАТИ», «ПООСТРИТИ», «ПООСТРЯТИ» в изд.: [Словарь древнерусского языка 2004. Т. 7. С. 185–186].

Таким образом, исходя из значений глаголов «истягнути/стягнути» и «поострити» в древнерусской книжности, можно утверждать и то, что деяния и помыслы князя Игоря в Слове осуждаются, и то, что они возвеличиваются. Однако контекст (упоминание о мужестве в зачине и прославление как христианских воителей князей — участников похода в концовке) убеждает скорее в последнем.

Уже после того как книга была сдана в печать, была издана статья Л. В. Соколовой, где она, критически оценив интерпретацию Р. Пиккио, сходно со мной трактует так называемую аллюзию на Библию «поостри — ожесточил». Л. В. Соколова также отметила некорректность рассмотрения летописных повестей о походе 1185 г. и Слова как некоего единого интертекста и игнорирование различий между памятниками в оценке Игоря. См.: [Соколова 2006]. Но утверждения Л. В. Соколовой об отсылке в зачине Слова («былины») к летописным повестям о походе Игоря (ср.: [Соколова 1987]) и об иронии по отношению к князьям в обращении «постоять» за раны Игоревы (ср.: [Соколова 2001. С. 37–44]) мне представляются слишком смелыми. Повествовательная поэтика Слова ближе к эпической, чем к поэтике летописных повестей о походе Игоря; сомнительна и ироничность обращений к князьям, которые Л. В. Соколова также слишком смело считает не прямо авторскими (как принято), а Святославовыми. Она доказывает, вопреки сложившемуся мнению, что Святослав Киевский Слова мог именовать Рюрика, Давыда, Ярослава Галицкого и Всеволода Большое Гнездо «господами», что будто бы отражает их статус как крупных правителей, имевших в подчинении князей-«вассалов» [Соколова 2001. С. 14–28]. Однако примеры такого словоупотребления для XII в. неизвестны, зато известны редкие случаи употребления его как формулы зависимости рязанскими князьями [ПСРЛ Лаврентьевская 1997. Стлб. 387] и Владимиром Ярославичем Галицким [ПСРЛ Ипатьевская 1998. Стлб. 667] по отношению к Всеволоду Большое Гнездо. Сомнительна уже сама возможность употребления Святославом Киевским, старшим князем, обращения, одно из значений которого указывало на отношения подчинения. Из летописи известно, что даже к одному из самых могущественных правителей Руси — к владимиро-суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо — Святослав Киевский обращался как занимающий более высокое место в иерархии власти: «брате и сыну» [ПСРЛ Ипатьевская 1998. Стлб. 619, 625].

К мнению Р. Пиккио о Слове как памятнике религиозной книжности осторожно присоединился В. М. Живов: «Во всяком случае, можно думать, что увлеченные языческой архаикой исследователи неадекватно подчеркивают значимость языческих подтекстов, тогда как ничто, по существу, не препятствует интерпретации Слова как развернутой иллюстрации историографического сообщения, существующего в рамках той общей картины христианской истории, которая задана летописями <…>. Единственный связанный со Словом текст, Задонщина, с большой вероятностью указывает именно на такое восприятие: усвоенные из Слова нарративные элементы и поэтические формулы сочетаются здесь с такими типичными для христианизированной историографии моментами, как молитва, вложенная в уста идущего на сражение князя, постоянные упоминания „христианской веры“, защита которой рассматривается как цель описываемых подвигов, и т. д. Очевидно, что автор Задонщины воспринимал Слово в той же христианизированной перспективе» [Живов 2002. С. 99].