Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

— Ну конечно, — сказал Фриско, с улыбкой глядя ей в глаза. — Поэтому я и ухаживаю за каждой хорошенькой женщиной, которая хочет, чтобы я за ней ухаживал, хотя и притворяется, что это не так.

— Если вы думаете… — начала Салли, но Фриско прервал ее.

— Вы образец добродетели, Салли, — сказал он с горечью. — Я даже не решался танцевать с вами сегодня. Отнесите этого сосунка и возвращайтесь сюда на минутку. У меня есть хорошие новости для вас.

Салли отнесла Ларри в спальню и положила его на кровать. Когда она вернулась на балкон, Фриско стоял, прислонившись спиной к перилам; лицо у него было серьезно и мрачно.

— Сегодня последний день старого года, Салли, — сказал он. — А для меня — последний день всех этих лет, проведенных здесь на приисках, если вы не измените вашего решения.

— Нет, не изменю, — сказала Салли.

— Я так и думал. — В насмешливо-вызывающем тоне Фриско прозвучала резкая нотка. — У вас духу не хватает. Вы будете прозябать с Моррисом до конца дней своих, а до меня, до моей любви вам дела нет. Ну что ж, я тоже ставлю на этом точку, моя дорогая. Я женюсь на какой-нибудь красивой бабе, вроде Лоры или Бетти Фробишер, напложу детей и стану крупным воротилой в финансовом мире. Это совсем нетрудно, когда знаешь, как взяться за дело.

— Ну еще бы! — Салли крепко держала себя в узде. — Просто нужно пустить в ход несколько дутых предприятий, вероятно.

— Дутые предприятия или теллуристые руды — не все ли вам равно? — насмешливо отозвался Фриско. — Мне безразлично, каким способом наживать деньги, если я не могу иметь вас, Салли.

— Я ненавижу вас и всех таких, как вы! — в отчаянии вскричала Салли. — Вам нет дела, что будет с другими людьми, — лишь бы вы сами получили то, что вам нужно. А я верила в вас, Фриско. Думала, что вы не такой, что это все напускное. Я хотела доказать вам, что у меня хватит духу… Но теперь не хочу. Я хочу любить Морриса и быть ему верной женой, всегда…

Внезапно она разрыдалась и почувствовала, что Фриско держит ее в объятиях. Его голос завораживал ее, смягчая ее гнев и боль. Чувство, толкавшее их друг к другу, было слишком сильным — бесполезно было отрицать это.

Когда Фриско поцеловал ее, Салли испытала страстное желание положить конец розни между ними, отдаться во власть этой минуты. Она уже не сопротивлялась охватившему ее томительному головокружению.

Пьяный хохот заставил ее очнуться. Во дворе под верандой она увидела белые пятна чьих-то лиц. Фриско увлек ее в глубь веранды.

В бальном зале продолжали неистовствовать. Приближалась полночь, и гости требовали хозяина.

— Фриско! Фриско! — надрывалось сразу несколько голосов.

Послышался шум на лестнице.

— Где этот сукин сын?

— С какой-то мамзелей на веранде!

— Нашел время строить куры, когда старые товарищи хотят с ним выпить.

— Тащи сюда этого прохвоста!

— Вам лучше спуститься в зал, мистер де Морфэ. — Тим Мак-Суини стоял в дверях. — Не то они придут сюда.

Фриско негромко выругался.

— Ладно, Тим! — крикнул он. — Не пускай их. Я сейчас приду.

— Подожди меня здесь, — шепнул он Салли. — Ты теперь уже не можешь покинуть меня, любимая.

Когда он ушел, Салли услышала хор пьяных голосов, певших ирландскую народную песню, топот ног, отплясывающих галоп. С рудников доносились пронзительные гудки, а на улицах били в бидоны из-под керосина, приветствуя рождение нового года. Салли сидела неподвижно, позабыв обо всем, целиком отдавшись охватившему ее порыву страсти. Внезапно сквозь шум, доносившийся из зала, прорвался чуть слышный жалобный плач ребенка. Ларри! Салли вскочила в смятении, страх овладел ею.

Она бросилась в комнату, где оставила мальчика, подхватила его на руки, спустилась по лестнице во двор и выбежала за ворота.

Шагая по дороге, залитой тусклым лунным светом, и крепко прижимая к груди своего ребенка, Салли едва могла поверить, что минуту назад она готова была уступить домогательствам Фриско. Она содрогалась при одной мысли об этом. Как! Еще не отняв от груди ребенка Морриса, стать любовницей Фриско? Стыд какой! Да она бы не посмела взглянуть людям в глаза после этого, потеряла бы всякое уважение к себе!

И все же Салли понимала, что ее спасла не сила воли, а случайность. Она никогда не могла постичь своего чувства к Фриско и стыдилась его. Никогда и в мыслях не допускала, что это чувство может завести ее так далеко, заглушить в ее душе привязанность к Моррису. Но, как видно, ей предстоит всегда быть начеку, всегда бороться с собой… с собой, а не с Фриско. Он, конечно, никогда не простит ей, что она бежала от него сегодня.

Но Салли была рада, что осталась верна себе, не свернула со своего жизненного пути; ее судьба — это Моррис, дети и заботы о них. Она сама приняла на себя этот долг. Разве она любит Фриско? Нет, нет! — твердила себе Салли. Она любит Морриса и детей и должна остаться с ними. Она уже чувствовала себя исцеленной от безрассудного желания забыть обо всем на свете в объятиях Фриско — исцеленной и успокоенной, как человек, избежавший смертельной опасности.

Ветхие, побуревшие от пыли хибарки — деревянные, парусиновые, сделанные из старой жести, выбеленные или проржавевшие насквозь, похожие на карточные домики, сгрудившиеся на равнине у подножия хребта, по склону которого темнели строения рудников, — странно преобразились. В призрачном серебристом свете они стали как-то таинственно красивы. Вокруг луны сиял радужный венчик.

Стук толчейных станов тревожил тишину и покой ночи; он напомнил Салли об упорной, мрачной, никогда не прекращающейся борьбе за существование — о днях тяжелого труда, которые слагаются в годы, а годы — в десятилетия и длятся всю жизнь для таких, как она. Золотопромышленность принесет богатство и власть немногим избранным; все остальные будут раздавлены ее гигантской пятой, как руда, которую дробят и крошат сейчас толчеи. Салли знала, что и ей не избежать той же участи, хотя она и забыла об этом на мгновение, когда была с Фриско.

ГЛАВА XLIX

Когда Динни вернулся домой, на руднике Айвенго уже назревали тревожные события.

Он искал золото к юго-востоку от Кэноуны, но в это время разнесся слух о золотых россыпях, найденных поблизости от кэноунского кладбища, и туда устремились толпы старателей. Старое русло ручья пролегало под кладбищем, и здесь-то, в золотоносных песках, и таилось золото. Старатели потребовали, чтобы кладбищенская земля была открыта для разработок. Им отвели десять акров, но поставили условием, чтобы они заново разбили участки и приняли меры к охране могил.

Затем прошел слух, что такого-то числа, ровно в полночь, будет разрешено ставить заявочные столбы. И вот во мраке, при мерцающем свете факелов и свеч, сотни старателей ринулись на кладбище, обмерили и застолбили участки. А наутро принесли телеграмму от министра горной промышленности о том, что всякое размежевание участков, произведенное ранее двух часов тридцати минут пополудни — незаконно, и столбы пришлось вытаскивать обратно.

Три тысячи старателей выстроились в ожидании сержанта полиции, который должен был открыть участки. Когда он с часами в одной руке и белым платком в другой въехал верхом на кладбище, там сразу воцарилась тишина.

Вот он опустит руку с платком, и это послужит сигналом к действию.

Как только это произошло, старатели, сбивая друг друга с ног, бросились к ограде. Заявочные столбы вбивались и вытаскивались вон. В ход пошли кулаки и лопаты; то тут, то там вспыхивали драки из-за границ участков; пыль стояла тучей, ругательства и проклятия висели в воздухе.

Приисковый инспектор сидел в суде три недели кряду, разбирая тяжбы. Почти на каждый участок находилась дюжина претендентов.

Динни и его напарника обставил, по их словам, какой-то жулик, представитель синдиката, — придрался к заявочным столбам.

— Клянусь тебе, Морри, что столбы у нас стояли по всем правилам, — сетовал Динни. — Прежде бывало — нацарапаешь на земле углы участка, застолбишь какими-нибудь веточками — и все в порядке. Да, не те времена. И народ пошел не тот. Таких бандитов, как там, на кладбище, я еще отродясь не видел. Скажешь спасибо, что выбрался цел из этой свалки; а что до суда, так инспектор почти все дела решал в пользу молодчиков из синдиката.

— «Свобода и безопасность государства, говорит Сократ, заключается в беспристрастном толковании законов, — пробормотал Крис Кроу. — Когда законы толкуются иначе, судьи обречены на всеобщее презрение».

Новый товарищ Динни был высокий, сутулый, молчаливый человек с белыми, как у Энгоры Дэвиса, волосами и бородой, хотя и не очень старый. Динни наткнулся на него во время своих разведок у озера Индаргурла. Шестой десяток ему пошел, говорил Динни, а силен и здоров как бык! В работе с кем хочешь может потягаться, только не больно он до нее охоч. Сказал, что его зовут Кристофер Кроу, а ребята стали его звать «Диннин старик Кроу». Он все больше молчит и думает о чем-то своем, а то вдруг припомнит, что сказал какой-нибудь философ или поэт.