Дневник, 2004 год - Сергей Есин

Когда в машине ехал в порт, по поводу романа Буйды подумал: а) Никто так близко и естественно в русской литературе не подходил к Маркесу. б) Отчего-то все же вспомнился роман Володи Орлова «Альтист Данилов». Кстати, попутно вспомнил, как покойная Мери Осиповна Озерова довольно пренебрежительно говорила о рассказиках про домовых, которые ей приносил в «Юность» Володя. Из этих «рассказиков» и сложился Альтист. По правде, из «Книги рассказов» его я прочел лишь один.

Утром в четыре принесли кофе — ужинаю за завтрак. Ребята, Саша и Игорь, рослые и красивые. Игорь, мой уже старый знакомый, а молодой Саша был самым первым русскоговорящим, который встретил нас в отеле в день прибытия. Ребята подхватили чемоданы — и вверх. Около ста ступенек, я подсчитал. Хлорированный бассейн светит русалочьими бликами. Баллоны для газа, оказывается, носят рабочие из фирмы, которой их заказывают. Игорь в этом году возвращается домой. За три года он скопил 24 тысячи евро. Но три года непосильного труда.

Все-таки греки — подлинные мореходы. Около семи подошел корабль, ну, думаю, это часа на полтора. Пришвартовать такую махину, разгрузить, взять пассажиров на борт — нет, все обошлось в пятнадцать-двадцать минут. Никто по три раза не проверял билеты, не было никаких служителей, проверяющих паспорта всех, скопившихся за полутора суток. Туристов запустили на борт, уже внутри на второй палубе матрос оторвал у билетов корешки. Не успели оглянуться — корабль уже в море. А когда посмотрел на стоимость билета — 11, 5 «юриков», это меньше, чем блюдо жареного рыбного ассорти в таверне. Я понял: гигантские паромы ежедневно, как насос, всасывающие на Крите и в Афинах туристов и отвозящие их на Санторин и обратно, — это обычный общественный транспорт, морской автобус.

Пропадает в утреннем тумане Санторин, его вулканы, его пятьсот шестьдесят церквей, его монастыри с уникальными библиотеками, с его постоянными опасностями землетрясений — их было чуть ли не шестнадцать, с жителями, которые молят Бога на всех языках о прощении и уповают, а санторинские подземелья трясет и трясет. Не записал имя и фамилию той семьи — грек и гречанка, — которые в 1982 году на свои деньги построили фуникулер. У них было одно условие: фуникулер возит горожан и гостей вверх и вниз бесплатно. Ну, уж дудки, — решил муниципалитет, и как только жертвователь ушел в мир иной, дружно прекратили это демократически-социальное безобразие и стали брать 3, 5 «юриков» за поездку. Саша долго мучался, но как истый экономист, учитывая туристские месяцы и зимние городские каникулы, насчитал доход — 1 млн. евро. Ну, как здесь не трясти!

16 октября, суббота. Вот с этого-то дня, когда все посмотрено, всё более или менее прояснилось, когда на сердце стало чуть поспокойнее, и начать бы отдыхать. День умиротворенный, продуктивный. Только под вечер позвонил в Москву: у Виктора новый конфликт с В. С. Он остался сегодня в Москве, смотрел город и не успел приготовить какую-то для В. С. запеканку. Я по телефону В. С. сказал, что нельзя требовать от людей того, чего они не могут дать или к чему не готовы. Если бы удалось взять настоящую приходящую или постоянно живущую домработницу. Но В. С. никогда на это не пойдет, не согласится и никогда с женщиной не уживется.

С утра ребята уехали в Ираклион за покупками, а я счастливо провел время у бассейна с тетрадкой: хорошо продвинул последнюю главу, помолчал, подумал, позагорал. Погода ясная, жарко, солнце лишь на минуту-другую закрывается облаками. Ощущение Крыма и детского тягучего счастья.

Ребята приехали около двух, и мы сразу же пошли на городской пляж. Взяли педальный водный велосипед и за 10 евро счастливо час ездили по заливу. Потом всё покатилось как бы по-проторенному: сначала уже знакомая таверна «Дом Стеллы», а потом магазины и галереи: в любой есть какая-нибудь своя фишка, интересно. Куда бы ни зашел, везде смотрят приветливо: сегодня не купишь, присмотришь, купишь завтра. Это не наши московские девушки, которые на покупателя смотрят априори раздраженно — он мешает ее безделью, ее телефонным разговорам, он мешает ей полировать ногти. Купил по 1. 90 евро десять платков с каким-то необыкновенным рисункомдля подарков нашим институтским женщинам. Хотел купить что-нибудь для себя: зеркало в красивой раме или фаянсовую керосиновую лампу для дачи — не решился, заела жаба.

За обедом — горжусь собою — не стал выдрючиваться, жадничать, а прислушался к себе: греческий салат и рыбный суп. Из-за этих чертовых денег, из-за ощущения «заплачено» крепко переедаю: утром, чтобы меньше есть за обедом, за который мы платим отдельно, а вечером возле груды десерта: «Ну, где я такое еще поем».

После, в номере, дочитывал Буйду, делал это в обратном порядке, от рассказа, где я сравниваю Буйду с Маркесом. Нет, это далеко не Маркес, но и не хуже. Писатель мощный, глубокий, с удивительной духовной силой и проникновением в духовную суть русского человека. Невольно сравнивал рассказ про священника, едущего хоронить свою жену к себе на родину и везущего ее гроб на мотоцикле, с финалом последней распутинской вещи. У Буйды эта часть жизни, самостийность русского характера сильнее. После смерти В. П. Астафьева мне казалось, что ничего подобного по силе не появится. А вот появился — Юрий Буйда. Он отодвигает в сторону и Маканина, и Проханова, и других претендующих. Мне хотелось бы позавидовать, но я с ним расхожусь. Особенность этой прозы в том, что она, согласно моим убеждениям о современной прозе, как бы почти документальна. А может быть, когда проза на пределе художественной исчерпанности, тогда она и становится документом?

17 октября, воскресенье. Перегрелся вчера на солнце, рано лег, ночью болел живот. Проснулся в третьем часу, сидел на балконе, видел звезды над Критом, греческого, наверное, происхождения. Или интернациональные.

Потом до 5-ти читал «Хутор» Марины Палей. Пишет, конечно, здорово, умная холодная тетка. Окончила Литинститут в 1991 году, сейчас живет в Нидерландах, по первому образованию врач. Сейчас бы ей бесплатно получить второе образование не удалось. Вот я и познакомился с этой ученицей Е. Ю. Сидорова, имеющей аристократическую, царскую фамилию. До этого руки как-то не доходили, сунешь нос — не твое. Повесть о лете, проведенном молодым тогда автором на хуторе в Эстонии. Скорее о цивилизованной ненависти к русским. Написано без особого сочувствия к эстонцам, но с ненавистью к русскому быдлу, ко всему русскому, которое прикрыто советским. В повести есть и грустная разгадка этого чувства: автор гордится своей иной национальностью, уже какой — не пишу, ясно какой. Даже толчок, «очко» в Эстонии изливает восторг (стр. 24). Писатель-соглядатай, вот только так и описывает нашу жизнь. А вот оконченный Литинститут — не в счет, театры, библиотеки, аспирантуры, наше умное детское чтение, наши кружки в пионерских домах, наша самодеятельность — это в счет. Мы держали первое место по пьянке и поножовщине — они по наркотикам. Цивилизация. Нет никакой благодарности к стране, которую они выбрали и которая их приютила, нет благодарности к языку, гениальному, свободному и всеобъемлющему, который стал их языком, но который создавал этот народ и эта страна. 05. 15 утра.