INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Жак Казот

— Очень близко посаженные, — назидательно промолвил Тимберио.

— А морщины у него на лбу собираются в одну большую складку в форме подковы, — завершил дознание несравненный Вирджилио Фальсакаппа. — Итак, этот человек…

— Молчите, не называйте его, мы все поняли, — закричали все хором, за исключением Скацциги, непоколебимого в своем скептицизме, — и мы все начеку!

— Если бы я знал, что полиция не притянет меня к ответу, — проворчал Тимберио, — я бы всенепременно уронил чей-нибудь трехсотфунтовый чемодан на голову этого дьявольского forestiere!

— Скаццига очень храбр, раз он отваживается возить его, — произнесла Джельсомина.

— Я сижу у себя на облучке, он видит только мою спину, и взгляд его никак не может встретиться с моим. Впрочем, мне смешны все ваши страхи.

— Вы впадаете в ересь, Скаццига, — сказал Пальфорио, повар геркулесовского сложения, — и плохо кончите.

Пока на кухне гостиницы «Рим» судачили на его счет, Поль, находясь в дурном расположении духа по причине встречи с графом Альтавилой в доме мисс Вард, отправился прогуляться к Вилла Реале; не раз пресловутая морщина бороздила его лоб, а взгляд становился пристальным и задумчивым. Один раз ему показалось, что мимо в коляске проехала Алисия с графом и коммодором, и он, водрузив на нос лорнет, дабы не ошибиться, бросился следом за экипажем: однако это была не Алисия, а всего лишь женщина, издалека немного походившая на нее. Лошади, впряженные в коляску незнакомки, без сомнения напуганные резкими движениями Поля, понесли.

Поль зашел в «Европейское кафе» на Ларго дель Палаццо и заказал мороженое: несколько человек внимательно оглядели его и пересели за другой столик, делая при этом странный жест.

Он вошел в театр Пульчинеллы, где давали спектакль tutto da ridere.[94] Внезапно актер смутился, прервал веселую импровизацию и умолк, не зная, что сказать; однако он взял себя в руки и продолжил; но посреди одной из lazzi[95] его черный картонный нос отвалился, и, так и не сумев приладить его обратно, он, как бы извиняясь, быстро сделал некий знак, объяснив этим причину своих неудач: под устремленным на него взглядом Поля он не мог довести до конца ни одной шутки.

Сидевшие рядом с Полем зрители друг за другом исчезали; д’Аспремон поднялся и направился к выходу, нисколько не подозревая о странном воздействии, производимом им на окружающих; в коридоре он услышал, как вслед ему тихо бросили странное, не имеющее для него смысла слово: это етаторе! настоящий етаторе![96]

На следующий день, после того как мисс Вард получила в подарок рога, граф Альтавила нанес ей визит. Молодая англичанка пила чай в обществе своего дядюшки: казалось, она сидела в гостиной желтого кирпичного дома в Рамсгейте, а не в беседке с выбеленными известкой колоннами и обсаженной смоковницами, кактусами и алоэ. Известно, что одним из отличительных признаков саксонской расы является приверженность традициям, соблюдение которых нередко вступает в противоречие с окружающей средой. Лицо коммодора сияло: манипулируя кусочком льда, полученного химическим путем при помощи некоего аппарата, — ибо окрестная природа богата только снегом, доставляемым с гор, высящихся сразу за Кастелламаре, — английскому джентльмену удалось уберечь от таяния кусочек масла, и теперь он с видимым удовольствием намазывал его на хлеб, приготовленный для сандвича.

После нескольких пустых любезностей, предшествующих любой беседе и напоминающих прелюдию, с помощью которой пианист, прежде чем начать исполнять основное произведение, осваивает инструмент, Алисия, внезапно прервав общий разговор, обратилась к молодому неаполитанскому графу:

— Что означает странный подарок, присланный вами вместе с цветами? Моя служанка Виче сказала, что это средство защиты от fascino; больше мне ничего не удалось из нее вытянуть.

— Виче права, — с поклоном ответил граф Альтавила.

— Но что такое fascino? — продолжала юная мисс. — Я не знакома с вашими суевериями… скорей всего африканского происхождения; наверняка речь идет о какой-нибудь примете, распространенной среди простонародья.

— Fascino — это зловредное влияние, оказываемое лицом, обладающим, или, скорее, отягощенным дурным глазом.

— Мне приходится делать вид, что я понимаю вас, иначе, если я признаюсь, что смысл ваших слов ускользает от меня, боюсь, у вас сложится неблагоприятное впечатление о моем уме, — ответила мисс Алисия Вард. — Вы объясняете мне неизвестное через неизвестное: на мой взгляд, дурной глаз — плохой перевод слова fascino. Следом за героем известной комедии я скажу, что знаю латынь,{289} но вы все-таки говорите так, как будто я ее не знаю.

— Сейчас я все объясню как можно яснее, — ответил Альтавила. — Только боюсь, что со свойственной британцам надменностью вы сочтете меня дикарем и начнете задаваться вопросом, не прячу ли я под рубашкой красные и синие татуировки… Нет, я вполне цивилизованный человек: я воспитывался в Париже, говорю по-английски и по-французски, читал Вольтера, верю в паровые машины, железные дороги, как и Стендаль, уверен в победе двухпалатной системы;{290} я ем макароны вилкой, по утрам надеваю темные лайковые перчатки, после полудня — цветные, а вечером — светлые.

Столь странное начало привлекло внимание коммодора, намазывавшего вторую тартинку; прервав сие занятие, он, не выпуская из руки нож, уставился на Альтавилу своими светло-синими глазами, являвшими разительный контраст с его кирпично-красной кожей.

— Вот поистине убедительное начало, — улыбнулась мисс Алисия Вард. — Если бы и теперь я обвинила вас в варварстве, вы с полным основанием могли бы счесть меня пристрастной. Но, видимо, то, что вы собираетесь мне сказать, действительно ужасно или совершенно бессмысленно, раз вы все кружите вокруг да около, вместо того чтобы сразу перейти к делу.

— Да, ужасно, совершенно невероятно и — что хуже всего — даже смешно, — продолжал граф. — Если бы я был в Лондоне или в Париже, я, быть может, посмеялся бы вместе с вами, но здесь, в Неаполе…

— …Вы останетесь серьезным. Я правильно вас поняла?

— Совершенно верно.

— Вернемся к fascino, — произнесла мисс Вард, на которую серьезный тон Альтавилы не мог не произвести впечатления.

— Это поверье восходит к глубокой древности. На него есть намек в Библии. О нем убедительно пишет Вергилий;{291} бронзовые амулеты, найденные в Помпее, Геркулануме и Стабии,{292} охранительные знаки, нарисованные на стенах откопанных там домов, свидетельствуют, насколько широко это суеверие было распространено в те времена (Альтавила нарочно сделал ударение на слове суеверие). Весь Восток до сих пор верит в fascino. Чтобы отвести сглаз, к стенам мавританских домов прибивают красную или зеленую руку. Каменная рука, высеченная на замковом камне арки Врат Правосудия в Альгамбре,{293} доказывает, что предрассудок этот если и не имеет своего объяснения, то, по крайней мере, является весьма давним. Если миллионы людей в течение тысячелетий разделяли некое мнение, не исключено, что это мнение, ставшее общепринятым, основывалось на подтвержденных фактах и длительных наблюдениях над явлениями… И как бы высоко ни ставил я свою собственную личность, я не могу поверить, что столько людей, среди которых немало знаменитостей, ученых и просто выдающихся умов, грубо ошибались, и только я один сумел во всем разобраться…

— Ваше рассуждение несложно опровергнуть, — перебила мисс Алисия Вард. — Разве политеизм не был религией Гесиода, Гомера, Аристотеля, Платона и даже Сократа, принесшего петуха в жертву Эскулапу, не говоря уж о длинной веренице бесспорно одаренных мужей?

— Несомненно, мисс, но сегодня никто не закалывает быков во славу Юпитера.

— Гораздо разумнее делать из них бифштексы и ромштексы, — назидательно произнес коммодор, которого всегда шокировал описанный Гомером обычай сжигать на углях жирные окорока жертвенных животных.

— Никто больше не приносит в жертву ни голубок Венере, ни павлинов Юноне, ни козлов Вакху; на смену беломраморным призракам, коими Греция населила свой Олимп, пришло христианство: истина изгнала заблуждение, но до сих пор бессчетное число людей страшится воздействия fascino, или, употребляя принятое в народе название этого явления, етатуры.

— Я могу согласиться с тем, что невежественные простолюдины испытывают страх перед плохо поддающимися объяснению явлениями, — ответила мисс Вард, — но, когда человек вашего происхождения и воспитания разделяет подобные заблуждения, меня это удивляет.

— Даже те, кто считают себя свободными от суеверий, — ответил граф, — подвешивают к окну рог, над дверью прибивают олений череп с рогами и ходят, увешанные амулетами. Буду с вами откровенен и, отбросив стыд, признаюсь, что когда я вижу етаторе, я стараюсь перейти на другую сторону улицы, чтобы ненароком не встретиться с ним глазами, а если встреча неизбежна, изо всех сил стараюсь заклясть его заветным знаком. В этом я ничем не отличаюсь от любого лаццароне и уверен, что я прав. Многочисленные несчастные случаи научили меня не пренебрегать этими предосторожностями.