Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

Из спальни вышла Динка; на ней была новая парадная форма с белым передником, в толстых косках пышные белые банты.

«А эта еще куда разоделась?» — хотел сказать Вася, но что-то в лице Динки остановило его. Может быть, от пышности белых бантов, но лицо ее казалось очень бледным, она все время ежилась, как будто ее знобило… Это была Динка, но то же время какая-то другая, жалкая, оробевшая девочка.

Леня взял с блюдечка стакан кофе, положил в него большой кусок сахара и, кивнув ободряюще головой, протянул его Динке.

Она покорно выпила и встала у двери.

— Диночка! Пусть Леня идет один, а мы с тобой будем ждать его около гимназии, — ласково сказала Марина. Динка вопросительно взглянула на Леню.

— Конечно, Макака!.. Ты зато самая первая и узнаешь! — сказал Леня.

— Что узнаю? — испуганно спросила Динка.

— Ну, узнаешь, как я отвечал, как выдержал…

На губах Динки появилась слабая, неуверенная улыбка.

— Ну, пошли, Леонид! Пошли! — бодро сказал Вася и, проходя мимо Динки, ласково погладил ее по голове. За воротами Вася остановился:

— Ну, дальше иди один, а я подожду тебя здесь! Леня пошел. На углу он оглянулся. Вася Гулливер стоял неподвижно, засунув руки в карманы и подпирая спиной ворота.

Вася думал о доме, который стал ему родным… Как омрачатся, как будут горевать все эти дорогие ему люди, если Леня не выдержит экзамен! Как переживет это сам Леня? Как и чем успокоит их он, Вася? Тем, что снова и снова часами и днями они будут сидеть с Леней над учебниками?.. Нет, этого не должно случиться.

Около мужской гимназии, где на аллее в желтеющей листве каштанов раскрываются колючие гнездышки и из них, как новенькие, отполированные шарики, падают на землю коричневые каштаны, где беззаботные дети набивают ими свои карманы, взволнованно прохаживаются взад и вперед Марина с Динкой. Сегодня у Лени самый важный, последний экзамен…

— Ой, мамочка, мамочка! — шепчет Динка. — Может быть, сейчас его уже вызвали?

Марина тоже волнуется. Вот будет беда, если мальчик провалится. Он так много занимался, так осунулся за последние дни, стал как-то молчаливее, сдержаннее…

А еще месяц назад он шел с ней по улице и, разговаривая об экзаменах, храбрился и только, время от времени тревожно взглядывая на Марину, повторял:

— Вот будет штука, если я провалюсь… И через несколько шагов опять:

— Вот будет штука…

«Хороша штука…» — грустно усмехаясь, думала Марина и, подбадривая мальчика, говорила:

— Ничего страшного, Леня! Провалишься, так будешь держать в середине зимы.

— Мама… — трогает ее за рукав Динка. — Смотри, уже выходят какие-то гимназисты!

Парадная дверь в мужской гимназии то открывается, то закрывается, а Марина с изнемогающей от волнения Динкой все прохаживаются и прохаживаются мимо… Но вот наконец что-то знакомое…

— Мама! Это он! Лень! Лень! — кричит Динка. Леня оглядывается по сторонам, прыгает с крыльца и мчится к ним навстречу:

— Я выдержал! Выдержал! Меня приняли! Сам директор сказал!

— Приняли! Приняли! — прыгает Динка. Щеки ее загораются румянцем, и в диком восторге она мчится вперед, чтобы первой сообщить эту радость домашним.

— Вася! — кричит она, завидев около ворот высокую фигуру в студенческой тужурке. — Ох, Вася!..

Она виснет у негр на шее, гладит его по лицу и, задыхаясь от волнения, залпом выпаливает три слова:

— Его приняли, Вася!

А Марина, идя рядом с Леней, крепко сжимает его красную, измазанную чернилами руку и радостно смеется.

— Вон идет Вася, — растроганно говорит она и, выпуская руку мальчика, чуть-чуть подталкивает его вперед.

Леня молча останавливается перед Васей, и оба они, улыбаясь, смотрят в глаза друг другу…

— Ну, обнимитесь же! — смеется Марина.

— Мы — мужчины, — говорит Вася, но, притянув к себе Леню, крепко обнимает его.

— Никогда не забуду я этого дня! — говорит Леня.

— Я тоже.

— Спасибо тебе, друг… — шепчет Леня. — И тебе тоже, — улыбается Вася.

— Пойдемте! Пойдемте! — хватая обоих за руки, кричит Динка и тащит их в дом.

— Подождите! — мечутся по комнате девочки. Они выстраиваются все трое на пороге с букетами осенних цветов. Мышка, краснея от смущения, отдает свой букет Васе… Так велела ей Алина. Но не все ли равно, кто велел? Вася счастлив, и все счастливы в этот счастливый день в семье Арсеньевых!

— А праздновать будем в первое же воскресенье на хуторе! — говорит Марина.

Она теперь часто после работы уезжает на хутор и возвращается поздно, одна, очень усталая и печальная… Алина, открывая ей дверь, ни о чем не спрашивает.

Глава тридцать первая

НИЧЕЙНЫЙ ДЕД

— Какой заплаканный день! — с сожалением говорит Динка, выходя на террасу.

Черные ветки дуба, словно бисером, усеяны дождевыми каплями, последние желтые листы слетают с деревьев и плавают в лужицах у крыльца, земля набухла, неживая, намокшая трава с редкими мелкими ромашками и вылинявшими васильками полегла на лугу…

— «Поздняя осень… Грачи улетели… " — вспоминает Динка.

Теперь даже Марина не может ездить на хутор каждый день: рано наступают сумерки, часто моросит дождь, возвращаться на станцию через лес вечером стало очень трудно. Арсеньевы всей семьей приезжают на хутор в субботу и остаются на воскресенье. Они все еще надеются, что приедет отец… Старшие уже знают это от матери, одной Динке никто ничего не говорит, и она ни о чем не спрашивает, но догадывается. Она слышала, как дядя Лека, уезжая, делал подробный план, как пройти на хутор, ни у кого не спрашивая дорогу. Динка видит, что каждый раз мать, сестры и Леня оставляют около печки сухие дрова, а на столе и в буфете всякую еду. Закрыв дверь на терраску, мама прячет ключ в условленном месте под крыльцом.

В субботу Динка, обгоняя всех, мчится через мокрый лес… В сумерках чудится ей, что на хуторе в одном из окошек горит тоненький огонек.

Но нет, никого нет… Так и раньше, и теперь, в этот раз. Сегодня воскресенье, Динка проснулась раным-рано… Вчера Леня и Вася копали ямки для посадки саженцев черешни, вишни и молоденьких яблонь, в ямках набралась вода, всю ночь по железной крыше мелко и надоедливо стучал дождь. Динка в стареньком пальтишке и намокшей, как мышь, серой шапке с ушами, в стоптанных прошлогодних башмаках бегала вчера с Федоркой по лесу. Собирали поздние грибы, ели горьковатую рябину, аукались… Федорка, обвязанная материнским платком, с босыми, отмытыми и вытертыми мокрой травой ногами, свободно шлепала по лужам. Глядя на нее, Динка тоже сняла свои громоздкие, залепленные грязью башмаки и, почувствовав себя легче, с восторгом бегала по лесу, обнимала березки и, окликая подружку, беспричинно смеялась… До сумерек играли в прятки. Но лес стал такой редкий и прозрачный, что, как ни пряталась Федорка, Динка далеко видела рваный платок, из которого выглядывало круглое розовое лицо притаившейся за деревом Федорки.

Наигравшись, подружки разбежались по домам. Когда Динка вернулась, на хуторе уже зажгли свет.

В воскресенье Федорка была занята, старая бабка тащила ее с собой в церковь.

Динка грустно стояла на террасе и смотрела на хмурое небо.

— Ну, что ты стоишь? Дождя сегодня не будет — выходи на террасу, — сказал Леня. — Вон куда тучи ушли, на город! Динка обрадовалась:

— Значит, мы все деревья посадим сегодня?

— Конечно. Я и под дождем посадил бы, от этого дереву худо не будет. Спасибо Васе, помог мне вчера все ямки вскопать.

— А Вася уже уехал?

— ОН рано… Ему на урок надо.

Леня уже давно ходил в гимназию. В новом гимназическом мундирчике, затянутый поясом, в новой фуражке, у которой, по обычаю «бывалых» гимназистов, полагалось примять донышко, Леня был так не похож на себя, что сестры совсем затормошили его.

— Какой ты тоненький стал, высокий…. - восхищалась Мышка.

— Настоящий гимназист! — оценила с гордостью Алина. А Динка запрыгала, схватив Леню за руку: