Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна

— Да-да, но… но в этом есть своё очарование. Живой огонь в печи очень уютен и одухотворён, не правда ли?

Женя сразу вспомнила заполненную красноватым светом кухню и чёрный силуэт Эркина у открытой топки и кивнула.

— Да, вы правы, Гуго. Живой огонь уютен.

— У вас очень хорошо, фройляйн Женни, — он улыбнулся. — Мне это напоминает детство. У нас был маленький дом с большим садом. Вечера у камина… Мама вяжет или штопает. Отец с трубкой и газетой… Как всё это невозвратно, фройляйн Женни.

— Да, — кивнула Женя, — детство невозвратно. Вы говорили, у вас была большая семья.

— О да. Но я рано ушёл из семьи. Мне решили дать настоящее образование, а для этого пришлось уехать.

— Да, я тоже училась далеко от дома. Школа, колледж… Я закончила Крейгеровский.

— Оо! Известное заведение. Но дорогое.

— У меня была стипендия.

— Я учился в Лармонте, потом Стетсоновский технологический университет.

— Тоже известен. Но что выпускник Стетсона делает в нашем захолустье? — засмеялась Женя.

— Война. Я был счастлив, что нашлось хоть такое место.

— Я тоже была счастлива, когда устроилась здесь.

Милая, ни к чему не обязывающая болтовня. Женю смешило, что несмотря на присутствие Алисы Гуго упорно называет её фройляйн, и задевало, что он словно не замечает Алису. Пара вежливых фраз в начале и всё, будто её и нет. Но, к счастью, Гуго начал прощаться. Время позднее, гроза кончилась…

Женя проводила его до калитки. Он церемонно поцеловал ей руку на прощание, и она вернулась в дом, запирая за собой двери. И зачем он приходил? Ну, этот визит её никак не скомпрометирует.

— Мам, — встретила её Алиса, — а чего он приходил?

— В гости. — Женя поцеловала её в щёчку. — А ты умница, очень хорошо себя вела.

— Мг, — против обыкновения Алиса не потребовала сразу чего-то, а продолжала размышлять, насупив брови. На покрасневшей от напряжения коже они казались белыми. — Мама, не мешай мне. Я думаю.

Женя быстро убирала со стола. Алисе, похоже, Гуго совсем не понравился. Впрочем, как и она ему. Ну что ж, обычное явление. За эти пять лет в её жизни время от времени возникали мужчины. Женя не могла пожаловаться на невнимание. Её замечали, начинали ухаживать. И ухаживали. До определённого момента. Знакомства с Алисой. Летящая на полной скорости машина флирта тормозила, а при выдаче информации о «недоказанности» разворачивалась и удирала на столь же максимальной скорости. Это обижало, потом смешило, потом она привыкла. Как ей сказал как-то Роберт, да, так его и звали. Не Бобби, не Боб, не Роб, а именно Роберт. И, кстати, единственный, кого не испугала «недоказанность» Алисы. Алисе было чуть больше года. Роберт пришёл, когда она кормила раскапризничавшуюся Алису. Он посмотрел, улыбнулся и сказал.

— Женщина с ребёнком — самое трогательное зрелище в мире. Но чужой ребёнок — это как квартира на восьмом этаже без лифта и воды. Добровольно не соглашаются.

Роберт ничего не просил и не предлагал. Приносил Алисе каждый раз какую-нибудь безделицу — конфету, яблоко, дешёвую игрушку, а её смешил, рассказывал забавные истории,… Кто знает, во что бы это, в конце концов, вылилось, но появились те самые, и ей пришлось бежать, всё бросив.

— Мам, — Алиса дёрнула её за платье.

— Ну, до чего ты додумалась?

— Он плохой, мама, пусть он больше не приходит.

— А чем он тебе не понравился? Принёс цветы…

— Ну и что! И цветы у него плохие. И… и смотрит он плохо. Он плохой, — убеждённо повторила Алиса. — Эрик лучше.

— Ну конечно, — засмеялась Женя, — он тебе конфеты свои отдавал.

Алиса посмотрела на неё, удивлённо раскрыв рот, и вдруг заревела.

— Ты что? — Женя бросила недомытую тарелку в тазик и присела, обняла Алису. — Ты что, моя маленькая?

— Даа, — рыдала Алиса, — я его так просила, Я ему и конфеты обещала, и слушаться. А он ушёл.

С трудом Женя разобралась в её рассказе и не знала, плакать ей или смеяться.

— Ну, не плачь, не плачь, моя маленькая. Он вернётся.

— Даа, — Алиса тёрлась зарёванным лицом о её плечо, — он тоже обещал, а его нет и нет.

— Вернётся, рыбка моя, зайчик мой.

Она целовала, успокаивала Алису и словно заговаривала, заклинала судьбу.

— А когда?

— Осенью, — и Женя повторила его слова. — Когда трава пожухнет.

— Это как? — Алиса ещё всхлипывала, но уже тише.

— Он телят пасёт. Когда трава станет жёсткая, невкусная, он и вернётся.

— Она и сейчас жёсткая. И жжётся.

— Это ты крапиву тронула, — засмеялась Женя. — Она всегда жгучая.

Она успокоила и уложила Алису. Быстро закончила с вечерними делами и легла. Её время. Когда она закрывает глаза и видит Эркина. Только если раньше ей было нечего вспоминать, кроме ночи в Паласе, то теперь — она улыбнулась — теперь у неё большой выбор. И ночей, и дней. Яркий душный день, когда с раннего утра и до сумерек во дворе звенела пила и ухали топоры. Когда он с Андреем за день сделали столько, что ворчливый, вечно всем недовольный старый брюзга и отставной майор из пятого номера одобрительно высказался о них. Правда, одобрение вылилось в осуждение русских, которые своим дурацким освобождением лишили кого-то таких рабов. Она даже растерялась, не зная, как реагировать, и промолчала. И вечер, когда он, весь мокрый, бледный, выложил на стол свой первый заработок и робко спросил.

— Это очень мало, да?

И как всё чище и правильнее он говорил по-русски, стараясь не коверкать, не искажать слова. Ну, а по-английски он так говорит, что кое-кому из белых стоит поучиться. И как он, чудак, стесняется своих рук. Сверху ладонь узкая, с длинными тонкими пальцами, ну не совсем узкая, а точно по пропорции, а вот ладонь покрыта как коркой из мозолей. Нашёл чего стесняться. Даже вазелин брал. Правда, всего два раза. Потом бросил заниматься этим. Надоело, или просто сообразил, что это ей ни к чему. Он же всё для неё делал. Ёжик колючий. Чуть что, опустит голову, глаза. Не трогай его и всё тут.

Женя потянулась в полусне, провела руками по телу. Шесть лет она ждала его. Сразу, ещё тогда знала, что прощается навсегда, и верила, ждала встречи. У неё даже был безумный план. Накопить много-много денег и откупить его. Безумная затея. У неё никогда не будет столько денег. Ей как-то случайно, по другому поводу, назвали цену на спальника, и она ужаснулась. Совершенно нереальная, невозможная для неё сумма. И где она его найдёт? И как? Номера его она не помнит. А имя… рабу не положено имя, он доверил ей своё имя как самое дорогое, как единственное своё достояние, и она, что же, выдаст его? И… и как она его купит? Один раз в мечтах она это представила. Она приходит на рабские торги, видит шеренгу полуобнажённых — на торгах строго следили за приличиями — мужчин, видит его и… и, тыча в него пальцем, говорит: «Я его покупаю», — так что ли? И как она после этого поглядит ему в глаза? Он не может, не должен быть рабом. Она же в Палас после этого раза ни ногой. Хотя ей говорили девочки, что раз ей так понравилось, то можно сразу заказать определённого спальника. А номера не помнит, так это пустяки, в каждом Паласе есть каталог-реестр. Другое дело, что спальников часто меняют. Нет, она не смогла. И какое же чудо, что они встретились. Он вернётся, он сказал, что вернётся, что хочет вернуться, значит, надо ждать. Больше ей ничего не остаётся. Только ждать.

Фредди уехал на рассвете. Оставил своё одеяло, мешок.

— Дня два, парни, — он торопливо пил рабское кофе, явно не замечая вкуса. — Если задержусь, захватите моё на перекочёвку.

— Хорошо, сэр, — кивнул Эркин.

— Не боись, не потеряем, — ухмыльнулся Андрей.

— Себя не потеряйте, — огрызнулся Фредди. — С русскими не задирайтесь.

— А чего задираться? — пожал плечами Эркин. — Мы сами по себе, сэр.

— У них оружие, — вздохнул Андрей.

— Дурак, — Фредди сердито посмотрел на него поверх кружки. — Если бы в этом всё дело, я бы вас за два дня стрелять обучил, дал бы по кольту с сотней патронов, и хрен вас возьмёшь тогда. У них власть. А с властью не спорят. И не задираются.