Имаджика: Пятый Доминион - Клайв Баркер

— Я найду, — сказала Хуззах. Во время этого разговора она стояла, опустив глаза. Теперь она подняла их, и они были полны слез.

— Подожди меня там, ангел, — сказал Пай, впервые назвав ее милягинским прозвищем. — Оба вы ангелы.

— Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и найдем тебя, — сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка была у него на губах, угроза — во взгляде.

Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа к себе.

— Я не шучу, — сказал он. — Я говорю это совершенно серьезно.

— Мы поступили правильно, — сказал Пай. — Все остальное было бы неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.

— Я всегда доверял тебе, — сказал Миляга, — и всегда буду доверять.

— Нам повезло, Миляга, — сказал Пай.

— В чем?

— В том, что мы провели все это время вместе.

Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что мистиф прощается с ним всерьез. Несмотря на оптимистические заверения, Пай, судя по всему, совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.

— Я увижу тебя через несколько часов, Пай, — сказал Миляга. — Моя жизнь зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.

Пай кивнул и высвободил руку из Милягиного пожатия. Маленькие, теплые пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.

— Давай-ка пойдем, ангел мой, — сказал Миляга и повел Хуззах обратно к воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.

Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но Миляга сопротивлялся искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если он расчувствуется. Лучше вести себя так, как если бы все они были уверены, что встретятся через несколько часов и будут попивать кофе в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и бросить последний взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже исчез внутри чианкули, забрав с собой блудного сына.

Глава 32

1

Наступили долгие изорддеррексские сумерки, но до полной темноты оставалось еще несколько часов. Автарх находился в комнате неподалеку от Башни Оси, куда доступ дню был закрыт. Здесь было так легко поверить, что все вокруг — только сон, а значит, не стоит никакого сожаления, если — или, вернее, когда — этот сон рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал его и принес известия не менее сокрушительные, чем самый яркий свет. Попытка незаметно уничтожить оплот голодарей, предводительствуемых отцом Афанасием, благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный спектакль. Судя по всему, солдаты, первоначально направленные для штурма оплота голодарей, были вырезаны до последнего человека, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что путь в портовый район преграждали баррикады.

— Этого только и ждали все секты, — высказал мнение Розенгартен. — Если мы не погасим очаг сопротивления немедленно, все религиозные фанатики Доминионов заявят своим последователям, что День настал.

— День Страшного суда, что ли?

— Да, они скажут так.

— Может быть, они и правы, — сказал Автарх. — Почему бы не дать им побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга. Мерцатели — голодарей, голодари — зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.

— Но город, сэр.

— Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты печалишься, Розенгартен? Будут и другие города. Я могу построить еще один Изорддеррекс.

— Тогда, может быть, лучше вывезти вас отсюда, пока смута не распространилась?

— Мы здесь в безопасности или нет? — спросил Автарх. Последовало молчание. — Значит, ты не уверен.

— Там идет битва.

— И ты говоришь, Казуар начала все это?

— Это носилось в воздухе.

— Но она послужила искрой? — Он вздохнул. — Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.

— Всех?

— Матталауса и Расидио. Они сумеют превратить дворец в неприступную крепость. — Он поднялся на ноги. — А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.

— Нам прийти туда к вам?

— Разве если вы пожелаете стать свидетелями смертоубийства.

Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая кокетство, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался туда в тот миг, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.

— Я звал тебя, — сказал он.

— Да, я слышала, — сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.

— И почему же ты не ответила?

— Я молилась, — сказала она. Загасив небольшой факел, с помощью которого она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям, он был коллекцией всевозможных излишеств. Вырезанный из дерева и расписанный Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.

— И за кого же ты молилась? — спросил он.

— За себя, — ответила она просто.

Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.

— А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?

— За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили их. А у меня никого нет.

— Сердце мое истекает кровью, — сказал он.

— Нет, это неправда, — сказала она. — Но Скорбящий истекает кровью ради меня.

— Сомневаюсь в этом, леди, — сказал он, более позабавленный ее благочестием, нежели раздраженный.

— Я видела Его сегодня, — сказала она.

Новое проявление самомнения. Он решил подыграть ей.

— И где это было? — спросил он, сама искренность.

— У гавани. Он появился на крыше, прямо надо мной. Они попытались застрелить Его, и Он был ранен. Я сама видела, как Его ранило. Но когда они принялись искать тело, оно исчезло.

— Знаешь, тебе надо отправиться в Бастион к остальным сумасшедшим женщинам, — сказал он. — Там ты сможешь ожидать Второе Пришествие. Если хочешь, можешь все это забрать с собой.

— Он придет ко мне сюда, — сказала она. — Он не боится. Это ты боишься.

Автарх опустил взгляд на свою ладонь:

— Разве я обливаюсь потом? Нет. Разве я стою на коленях, умоляя Его о снисхождении? Нет. Обвиняй меня в каких угодно преступлениях, и, возможно, я окажусь виновным. Но страха во мне нет и не будет. Ты должна это знать.