Преступный человек (сборник) - Чезаре Ломброзо

Он был добр, честен и очень храбр, но в умственном отношении стоял невысоко; отличался тщеславием до такой степени, что говорил, будто в Италии только и есть два человека: он да Мадзини. Будучи постоянным в своих политических убеждениях, он на практике беспрестанно впадал в противоречия. Порицая в своих «Мемуарах» изолированные попытки к восстанию, он, как нарочно, был героем всех мадзиниевских попыток, кончавшихся скорее комически, чем трагически. Ему, много писавшему против политических убийств и уверявшему, что никогда не последует за теориями Мадзини до таких крайних пределов, пришлось задумать и выполнить покушение 1858 года. Вообще это был характер слабый, нуждавшийся в том, чтобы им управляли, и легко поддающийся чужому влиянию. Слепое подчинение его Мадзини кончилось лишь тогда, когда заменилось подчинением французским эмигрантам.

Правда, этому подчинению содействовало желание показать, что он и один способен задумать и привести в исполнение крупный политический удар, а также стремление покончить жизнь, становящуюся ему в тягость, таким деянием, которое навеки прославило бы его имя. «Конспираторство превратилось у меня в манию», – заявил Орсини перед судом. И это не было единственным проявлением его психоза.

Монтацио, знавший Орсини в последние годы его жизни, пишет: «С первого взгляда ничто не показывало, что этот человек сильно страдает, но, познакомившись с ним поближе, я убедился, что он часто теряет сознание и впадает как бы в транс. Кроме того, он подолгу страдал лихорадкой, причем подвергался странным галлюцинациям и необъяснимой тоске».

Надо заметить, что страсть Орсини к политике была наследственной, что и объясняет ее интенсивность.

Отец его, так же как и сам он впоследствии, участвовал во всех заговорах, имевших целью единство и независимость Италии. Так, в 1831 году он играл роль в восстании против папского правительства, в котором один из вожаков погиб под пулями полицейских.

Феликсу Орсини было тогда 12 лет, и он был свидетелем этой сцены. «С юности моей, – говорил он на суде, – все мои мысли и действия имели одну цель – освобождение отечества, изгнание иностранцев, месть австриякам, которые вас грабят, расстреливают и душат. Потому-то я и участвовал во всех заговорах, начиная с 1848 года.

В 1854 году я попал в руки австрийцев в Венгрии. Они меня судили, приговорили к смерти и повесили бы, если бы мне не удалось бежать.

Тогда я уехал в Англию, все с той же мыслью – той же манией, если хотите, – быть полезным моей родине, освободить ее ценой собственной жизни. Я был убежден, что бесполезно подставлять людей под пули десятками, как это с давних пор попусту делает Мадзини. Я хотел идти законными путями; я писал к английским лордам и подал петицию правительству в защиту принципа невмешательства.

Анализировав далее политическую обстановку всех государств Европы, я решил, что один только человек может избавить мою родину от иностранного владычества, и человек этот – Наполеон III, могущественнейший из европейских государей. Но все его прошлое убеждало меня, что он не захочет сделать того, что один только может, а потому, признаюсь откровенно, я стал смотреть на него как на препятствие, которое и решил устранить».

Карл Занд – типичнейший представитель политических преступников – страдал припадками меланхолии, толкавшими его на самоубийство.

Гильяро, который пытался убить Базена, чтобы отомстить за поруганную честь Франции, страдал пороком сердца, атрофией правой руки и эпилептоидными судорогами, подобно Да Салю, пробовавшему убить Наполеона, чтобы освободить от него мир, и умершему в атаксии.

7)  Страстные гении. Пылкие страсти иногда не заглушают, а, напротив того, увеличивают могущество гения. Люди, совмещающие в себе гениальность с пылкими страстями, как это вполне понятно, должны играть крупную роль в революциях. Такими были, например, Гарибальди, Лассаль и Кавур.

Внешний вид, характер и настроение с раннего детства обличали в Кавуре необычную гиперэстезию. Шести лет от роду (1816 год), путешествуя с родителями по Швейцарии, он однажды настойчиво потребовал смещения полицеймейстера, давшего плохих лошадей под карету, и успокоился только на другой день, когда ему обещали исполнить это требование. В другой раз он страшно рассердился за то, что его позвали учить уроки, причем хотел зарезаться или выброситься из окна. Эти припадки гнева были сильны, но непродолжительны и почти исчезли под влиянием сначала школьной, а потом военной дисциплины.

Кавур как бы родился бунтовщиком и постоянно стоял в оппозиции к идеям своей среды и своего времени. В 13 лет он стыдился носить костюм пажа; немного позднее принц Кариньянский уже прозвал его якобинцем; в 1830 году, узнав об июльской революции, он публично воскликнул: «Да здравствует республика!»

Будучи уже министром, когда надежда на войну, воскрешенная словами Наполеона III, начала было исчезать, Кавур пришел в такое бешенство, что от него можно было ожидать какого-нибудь крайнего поступка. После Виллафранского мира{111} он также вышел из себя и вскричал: «Этого мира не будет! Трактат не состоится! Я сам поступаю в заговорщики!»

В это именно время признаки гиперэстезии особенно ярко обозначились. Кавур стал впадать в отчаяние и отказываться от своих стремлений к славе и знаменитости. Положение это обострилось до такой степени, что он стал думать о лишении себя жизни и привел бы эту мысль в исполнение, если бы был уверен, что самоубийство есть деяние не безнравственное.

Лассаль, обладавший необыкновенной красотой и высоким лбом, также был бунтовщиком от рождения, посему и не захотел пойти по стопам своего отца.

Изучая гуманитарные науки, он сознал миссию, которую ему предстояло выполнить. Его называли «гигантом страсти», и Гейне ему писал:

«Ни в ком я не встречал такой страсти, такой ясности духа при работе, как в Вас. Вы имеете право быть высокомерным, тогда как мы, все прочие, только узурпируем это божественное право, эту небесную привилегию. В сравнении с Вами я не что иное, как муха».

По словам Лавелье, «приверженцы Лассаля смотрели на него как на мессию социализма. При жизни его слушали как оракула, а по смерти поклонялись как полубогу. Его горячие речи и статьи в течение двух лет всколыхнули всю Германию и создали в ней социал-демократическую партию. Он привлекал к себе людей, как Абеляр, и подобно последнему очаровывал женщин и воспламенял массы. Молодой, красивый, красноречивый, он разъезжал по стране, увлекая сердца и повсюду оставляя восторженных учеников, из которых образовались потом ядра рабочих обществ. В наше время я не знаю другого человека, который в такое короткое время успел бы добиться такого влияния на такое множество людей. Потому-то жизнь Лассаля и похожа на роман».

«В этом молодом человеке сидел Цезарь», – говорит Брандес, а трусливые буржуа боялись, напротив того, чтобы он не сделался Каталиной.

Про Лассаля можно сказать то же, что говорили о Гераклите: «В его натуре заключается ураган».

Во время своего первого шестимесячного заключения он не только не подчиняется правилам тюрьмы, а, напротив, сам предписывает ей законы. И когда тюремщики стараются дать ему почувствовать свою власть, то он разражается бурными возражениями. Узнав, что сестра его подала просьбу о помиловании, он пишет королю, что никогда не примет последнего.

Лассаль был рожден для того, чтобы властвовать; «в 15 лет он считает себя стоящим выше всех людей», «подобно орлу над воронами», «но не будучи ни принцем крови, ни даже дворянином, он становится демократом-революционером».

Между прочим, Лассаль был не только политический деятель и ученый, а еще светский человек, и не только джентльмен, но настоящий средневековый рыцарь: он жертвует жизнью за любимую или покровительствуемую им женщину, как это видно из его отношений к графине Гацфельд, Софье Саловцевой и Елене Дэнигес.

Глава 16. Влияние гениальных людей на революции

1)  Гениальные люди. Эти люди являются весьма важными факторами в деле революции. Еще Тарквиний говорил, что для упрочения деспотизма необходимо снимать головы, слишком высоко стоящие.

По мнению Карлейля, всемирная история есть история великих людей. Эмерсон пишет, что всякое новое учреждение есть лишь след какого-нибудь гениального человека, например, Мухаммеда – в исламизме; Кальвина – в пуританстве, Лойолы – в иезуитизме, Фокса – в квакерстве, Кларксона – в аболиционизме и прочее.

Великие люди, говорит Смайльс, накладывают печать своего духа на свое время и свой народ, как сделал, например, Лютер для современной Германии, а Нокс для Шотландии.

«Великие гении, – пишет Флобер, – воплощают в себе отдельные черты многих индивидуальностей и создают таким образом новый тип. В этом лежит одна из причин их громадного влияния».

Они не только никогда не страдают мизонеизмом, но являются непримиримыми врагами всего старого. Гарибальди, углубляясь в неисследованные области Америки, говорил: «Я люблю неизвестное». Идеи Иисуса Христа и до сих пор кажутся слишком смелыми, потому что Он проповедовал чистый коммунизм.