Конан Бессмертный - Роберт Говард

Конан располагал лишь тем, что сумел добыть в деревне. Узнав сталь, он брезговал даже бронзой, но на этот раз выбирать не приходилось.

Не хуже вышколенных ищеек шли они по следу Конана, читая знаки на траве и земле так же ясно, как и он сам. Один из пиктов, перескочив через ствол, испустил вдруг радостный вопль и указал копьем на примятую траву. Проследив сумасшедшие прыжки киммерийца, пикты заулюлюкали торжествующе и насмешливо: похоже, их жертва, выбившись из сил, потеряла всякую осторожность. Придумывая Конану разнообразные унизительные прозвища, они принялись обшаривать прогалину пядь за пядью, пытаясь угадать, где киммериец свернул в лес. Охотничий азарт совершенно ослепил их. Конан ящерицей прополз сквозь колючки к самому краю зарослей, дождался, пока они пройдут,— и выскочил на тропу позади них.

Словно из-под земли возникла у них за спиной огромная фигура киммерийца. В левой руке он сжимал нож, в правой — цельту, тяжелый каменный топор. В тот миг он был истинным воплощением духа войны — нагой, окровавленный, с безумными глазами берсерка.

— Кром! — выдохнул Конан, вонзая узкое кремниевое лезвие под лопатку ближайшему к нему пикту. Тот не успел ни обернуться, ни вскрикнуть. Вряд ли он понял даже, что именно его убило. Двое других развернулись в тот самый миг, когда Конан, одним рывком выдернув нож из мертвого тела, замахнулся топором. Описав широкую дугу, каменная глыба всей тяжестью обрушилась на голову второго воина. Так же молча и с той же гримасой недоумения на лице он повалился в траву с раскроенным черепом. Но цельта, не выдержав такого удара, раскололась сама и слетела с топорища.

Отшвырнув бесполезную деревяшку, Конан кинулся на последнего преследователя. И едва успел уклониться от короткого копья, летящего прямо ему в грудь. Метнувшись одновременно влево и вперед, он точным ударом вонзил нож снизу вверх в незащищенный живот пикта — и тотчас отскочил, выжидая. Воин согнулся, зажимая руками рану, и прохрипел неразборчивое проклятие. Конан подобрался для прыжка, но пикт уже рухнул на колени, корчась в предсмертной судороге. Последним усилием он задрал голову и испустил нечеловеческий вопль, от которого снова взвились над деревьями птицы. Это был крик ярости и боли и жалоба на бесславную смерть.

Но прежде всего это был призыв. Конан понял это, едва услышав ответный звериный вой по меньшей мере дюжины здоровых глоток. Он донесся как раз с той стороны леса, куда упорно гнали Конана трое теперь уже мертвых охотников. Там его ждала засада. Не успеют тени удлиниться и на палец, как эта орава будет здесь, подумал Конан, и глухое рычание вырвалось у него из горла. Все тело ныло, в висках тяжело стучала кровь. От резких движений рана на руке снова начала кровоточить.

Красные капли пометят его путь так, что сбиться со следа не сможет и слепой. Конан развернулся и помчался сквозь чащу, уже не заботясь о том, чтобы не оставлять следов. С этой секунды спасение его было только в одном — в скорости и силе. Но он хромал, а преследовавший его теперь большой отряд был только рад размять затекшие ноги.

Ветви хлестали его по лицу и голой груди, но он мчался, не замедлив бега даже тогда, когда позади раздались дикие крики ярости и злобы: отряд вышел на прогалину и обнаружил трупы. Конан только оскалил зубы в волчьей усмешке, слыша невнятные проклятия пиктов. Замешательство длилось недолго: вскоре волна птичьего гомона, поднявшаяся впереди отряда, сказала Конану, что они напали на его след и начали погоню. Вой и клекот снова взвились над лесом.

Порыв ветра донес до него запах гниющих водорослей. Киммериец удивленно втянул ноздрями воздух. Запах означал, что близко взморье и что отлив начался по меньшей мере четыре часа назад. Конан и не подозревал, что они зашли так далеко. Его явно теснят к морю, а прибрежные скалы в этих местах — он это знал — высоки и обрывисты. Вода ушла с отливом, поэтому он очень скоро окажется перед выбором: либо прыгать в мелководье с тем, чтобы разбить себе голову о камни, либо принимать бой с одним только ножом против хорошо вооруженного отряда. Беглец был в ловушке, и она должна была вот-вот захлопнуться.

Конан глухо застонал сквозь стиснутые зубы. Боль в ноге становилась невыносимой, силы его были на исходе. До сих пор единственной целью его было выжить и спастись от погони. Теперь, похоже, стоило подумать о том, чтобы привести с собой в Серые Равнины как можно больше меднокожих воинов. Нергал зачтет ему их души.

Если бы не капли крови на земле, отмечающие его путь словно зарубки на деревьях, он, вероятно, мог бы скрыться в чаще. Но у него не было ни времени, ни сил на то, чтобы унять кровь или хотя бы перевязать рану потуже. Дыхание с хрипом вырывалось из пересохшего горла, глаза застилала кровавая пелена. Еще немного, и он не сможет не только драться, но и держаться на ногах.

Не пытаясь больше свернуть с тропы, по которой его гнали, Конан начал высматривать подходящее место для последнего боя.

Неожиданно тропинка вильнула влево, огибая до тех пор невидимую за деревьями почти отвесную каменную стену. Быстро оглядев ее, Конан понял, что перед ним одинокий уступ, гранитной башней возвышающийся над лесом. В детстве Конан, как и все мальчишки его деревни, пас коз в горах, и не было такой скалы, на которую он не мог бы вскарабкаться. Он перешел на шаг и попытался выровнять дыхание. Но даже если он, несмотря на боль и усталость, сможет влезть на эту стену, пикты настигнут его и расстреляют из своих тисовых луков прежде, чем он доберется до вершины. Должен быть другой путь, подумал Конан и двинулся вперед по тропе в обход скалы.

Ему следовало поспешить. Вой приближался.

С трех сторон утес окружала сплошная стена деревьев, но с севера лес отступал, полого спускаясь к морю, и влажные морские ветра год за годом беспрепятственно разрушали камень. Здесь у подножия лежало несколько крупных гранитных глыб, когда-то, вероятно, отломившихся от монолита. Подняв глаза, Конан увидел место разлома: почти поперек скалы шла глубокая расселина. Верхний край ее обвалился, а нижний образовывал небольшую площадку, где могло уместиться трое или четверо человек.

До площадки было не более пятнадцати локтей, и он решился. Зажав нож в зубах, он принялся карабкаться вверх — сначала по растрескавшимся уступам, а затем по отвесной стене. Завывание пиктов послышалось совсем рядом. Мгновение спустя они столпились под скалой и принялись осыпать насмешками свою жертву, не успевшую еще подняться и на два собственных роста. Не обращая внимания на их брань и вопли, Конан упорно продвигался вперед. Старший в отряде что-то гортанно выкрикнул, и вокруг киммерийца засвистели стрелы. Листва и солнце, стоящее в зените, мешали лучникам, и большей частью их выстрелы не причиняли Конану вреда, лишь высекали из гранита горячие искры. Несколько стрел оцарапали ему кожу, одна ткнулась в скалу прямо между его скрюченных пальцев, вцепившихся в камень. Но тут вождь, разъяренный бессилием своих воинов, взялся за дротик сам — и острие глубоко вонзилось в икру раненой ноги. Боль подхлестнула Конана, он птицей взлетел на край площадки и рухнул на спасительный камень.