Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Если бы у нас — у меня и у Глена — действительно были какие-то сомнения по поводу истории Стю, мы могли бы смело выкинуть их из головы, как только открыли дверь. Запах. Тот же запах, что преследовал нас в каждом мало-мальски населенном городке, через который мы проезжали; он похож на запах гниющих помидоров, и… О Господи, я снова плачу, но разве это правильно, что люди не просто умирают, а потом еще и воняют, как…

Подождите…

Позже.

Вот так, я выдала мой второй ХОРОШИЙ РЕВ за день; что же еще можно ожидать от Крошки Фрэн Голдсмит, Нашей Ревы-Коровы, ха-ха. Ладно, никаких больше слез сегодня, это я обещаю.

И все-таки мы зашли внутрь, наверное, из какого-то болезненного любопытства. Не знаю, как другим, но мне хотелось взглянуть на комнату, где Стю держали пленником. Впрочем, знаете, поражал не только запах, а еще и то, как здесь было прохладно по сравнению с жарой снаружи. Много гранита, мрамора и, вероятно, фантастическая теплоизоляция. На верхних этажах было теплее, но внизу — этот запах… и прохлада… Это было похоже на склеп. ГАДОСТЬ.

Еще здесь было как-то жутко, словно в доме с привидениями — мы втроем сбились в кучу как овцы, и я обрадовалась, что у меня с собой ружье, пусть всего лишь 22-го калибра. Эхо наших шагов возвращалось к нам, будто кто-то крался за нами, преследовал нас, и, знаете, я опять начала думать про тот сон, в котором главным действующим лицом был человек в черной хламиде. Неудивительно, что Стю не захотел пойти с нами.

В конце концов мы набрели на лифты и поднялись на второй этаж. Там ничего не было, кроме кабинетов и… нескольких тел. Третий этаж был устроен как больница, но у каждой комнаты были пневматические двери (так их назвали Гарольд и Глен) и специальные смотровые окошки. И тут было полно трупов и в комнатах, и в коридорах. Правда, совсем мало женщин. Они что, пытались эвакуировать их под конец? Очень многого мы так никогда уже и не узнаем. Тогда почему же нам этого хочется?

Потом в конце бокового прохода, ведущего от главного коридора вниз, к лифтам, мы обнаружили комнату с распахнутой пневматической дверью. Там лежал мертвый человек, но он не был пациентом (те все носили белые больничные пижамы) и умер точно не от гриппа. Он лежал в большой луже крови и, похоже, умирая, пытался выползти из комнаты.

Еще там валялся сломанный стул и вообще все вещи были в таком беспорядке, как будто тут произошла драка.

Глен долго оглядывал все это, а потом сказал:

— Думаю, нам не стоит ничего рассказывать Стю про эту комнату. Похоже, он чуть не умер здесь.

Я взглянула на распростертое тело и почувствовала еще больший ужас, чем прежде.

— Что вы имеете в виду? — спросил Гарольд, и даже его голос звучал приглушенно. Это был один из немногих случаев, когда Гарольд просто говорил, а не вещал так, словно рассчитывал на публику.

— Я полагаю, этот джентльмен зашел сюда, чтобы убить Стюарта, — сказал Глен, — а Стю каким-то образом удалось его одолеть.

— Но зачем? — спросила я. — Зачем им понадобилось убивать Стю, если у него иммунитет? В этом нет никакого смысла!

Он взглянул на меня, и глаза у него были испуганные. Глаза его казались почти мертвыми, как у макрели.

— Это не имеет значения, Фрэн, — сказал он. — Здравый смысл мало сочетался с этим местом, судя по тому, на что оно похоже. Существуют люди с определенным складом ума, которые верят в необходимость заметать следы. Они верят в это с такой же искренностью и фанатизмом, с какой члены некоторых религиозных групп верят в божественное происхождение Иисуса. Потому что для иных людей заметание следов даже после того, как зло ими уже содеяно, имеет первостепенное значение. Это заставляет меня задуматься над тем, сколько людей, обладающих иммунитетом, убили в Атланте, Сан-Франциско и Центре вирусологии в Топике, прежде чем чума убила убийц и положила конец их бойне. Этот ублюдок? Я рад, что он мертв. Мне только жаль Стю, которому, наверное, весь остаток жизни будут спиться из-за него кошмары.

И знаете, что потом сделал Глен Бейтман? Этот симпатичный человек, рисующий такие бездарные картины? Он подошел и пнул мертвеца ногой в лицо. Гарольд издал приглушенный сгон, словно это пнули его самого. Глен снова занес ногу.

— Нет! — заорал Гарольд, но Глен все равно пнул мертвеца еще раз. Потом он отвернулся от него и вытер рот тыльной стороной ладони, но зато глаза его утратили то жуткое выражение, какое бывает у дохлой рыбы.

Мы вышли и увидели Стю, сидевшего спиной к железным воротам в высокой стене, опоясывавшей здание, и мне захотелось… Ну давай же, Фрэнни, если ты не можешь открыться своему дневнику, кому же тогда ты вообще сможешь признаться? Мне захотелось подбежать к нему, поцеловать и сказать, как же мне стыдно, что мы все не поверили ему. И как мне стыдно, что мы все только и болтали о том, как трудно было нам, когда нагрянула чума, а он едва сказал несколько слов, и это при том, что тот человек чуть не убил его.

О Господи, я же просто влюбляюсь в него, наверное, до меня никто так не влюблялся, и если бы не Гарольд, я бы рискнула!

Так или иначе (вечно я пишу эти «так или иначе», хотя пальцы у меня сейчас настолько онемели, что вот-вот отвалятся) тогда-то Стю и сказал нам в первый раз, что хочет отправиться в Небраску, чтобы проверить свой сон. У него было при этом какое-то упрямое и немного смущенное выражение лица, словно он понимал, что ему придется услыхать немало покровительственно-снисходительного дерьма от Гарольда, но Гарольд был настолько выбит из колеи нашим туром по стовингтонскому заведению, что оказал лишь символическое сопротивление. И даже оно прекратилось, как только Глен в своей сдержанной манере объявил, что ему тоже прошлой ночью снилась старуха.

— Разумеется, это могло произойти лишь потому, что Стю рассказывал нам о своем сне, — сказал он, слегка покраснев, но все-таки сны удивительно совпадают.

Гарольд тут же сказал, что, конечно же, это из-за рассказов Стю, но Стю перебил его.

— Постой, Гарольд, — сказал он, — у меня есть идея.

Его идея заключалась в том, чтобы мы все взяли по листу бумаги, записали все, что мы помним про наши сны за последнюю неделю, а потом сравнили напитанное. Это было вполне по науке, так что Гарольд не слишком упирался.

Что ж, единственный сон, который мне снится, — это тот, о котором я уже упоминала, поэтому я не стану повторяться. Просто скажу, что записала его, оставив часть, касающуюся моего отца, но опустив все про ребенка и вешалку в руке того человека.

Когда мы сравнили наши записи, результат оказался поразительным.

Гарольду, Стю и мне снился «темный человек», как я сто назвала. И Стю, и мне он являлся в монашеском одеянии, при этом черты его лица оставались невидимыми — оно всегда было в тени. Листок Гарольда гласил, что тот человек неизменно стоял в темном дверном проеме и манил его за собой, «как сводник». Иногда Гарольд мог разглядеть лишь его ноги и блеск глаз, похожих, по его словам, на «глаза ласки».

Сны Стю и Глена про старую женщину очень похожи. Схожих точек слишком много, чтобы перечислять их (это мой «литературный» прием, которым я хочу передать, как затекли у меня пальцы). Так или иначе, они оба утверждают, что она живет в округе Полк, штат Небраска, хотя и не могут сойтись на названии городка: Стю говорит, что это Холлингфорд-Хоум, а Глен настаивает, что Хемингуэй-Хоум. Названия довольно близкие. Оба, кажется, считают, что смогут отыскать его. (Отметь, дневник: моя догадка — Хемингфорд-Хоум.)

— Это просто потрясающе, — сказал Глен. — Видимо, у нас у всех наблюдается одно и то же психическое явление.

Гарольд, конечно, зафыркал, но выглядел он так, словно ему подкинули немало пищи для размышлений. Он согласился ехать, но лишь на том основании, что все равно «куда-то ехать надо». Мы выезжаем утром. Я напугана, возбуждена, но, главное, счастлива, что оставляю Стовинггон, это царство смерти. И я в любом случае предпочитаю ту старую женщину темному человеку.

Что надо запомнить. «Не вешай нос» означало не расстраивайся. Под словами «классный» и «клевый» подразумевалось, что вещь неплохая. «Не дергайся» означало не волнуйся. «Кайфовать» значило получать удовольствие, а многие носили майки, на которых было написано ПОЛНЫЙ АБЗАЦ, что, конечно, частенько и бывало… и как раз наблюдается сейчас. «Все путем» — такое разговорное выражение (я сама услышала его впервые в прошлом году), означавшее, что все в порядке. Словечко «хата», пришедшее на смену «фатере» и «крыше», означало место, где люди жили до того, как разразился супергрипп. Было так здорово сказать: «Пошла к себе на хату». Глупо, а? Но это все была жизнь.

Было около двенадцати дня.

Перион задремала от усталости возле Марка, которого они через два часа осторожно перетащили в тень. Он то терял сознание, то приходил в себя, и всем становилось легче, когда он отключался. Остаток ночи он еще терпел боль, но на рассвете сдался, и, когда приходил в сознание, от его криков у них стыла кровь в жилах. Они стояли и беспомощно переглядывались. Есть никому не хотелось.