Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Таким образом, во главе армии стал человек, доказавший во время войны с Сицилией и в Ливии, что только он, а не кто-либо другой, предназначен судьбой быть спасителем своего отечества. Величественная борьба человека с судьбой едва ли когда-либо была более величественной. Армия должна была спасти государство, но какова же была эта армия? Карфагенское гражданское ополчение плохо дралось под предводительством Гамилькара во время войны в Ливии; но Гамилькару было хорошо известно, что одно дело вывести на бой купцов и фабрикантов города, доведенного до крайней опасности, и совсем иное — превратить их в солдат. Партия карфагенских патриотов поставляла ему превосходных офицеров, но эти офицеры, естественно, были почти исключительно представителями образованных классов; гражданской милиции у него вовсе не было, а было в лучшем случае несколько эскадронов ливийско-финикийской конницы. Нужно было создать армию из набиравшихся в принудительном порядке ливийских рекрутов и наемников; такому полководцу, как Гамилькар, эта задача была по силам, однако только при том условии, что он будет в состоянии аккуратно и щедро уплачивать жалованье. Но еще во время войны в Сицилии он узнал по собственному опыту, что карфагенские государственные доходы тратятся в самом Карфагене на гораздо более неотложные нужды, чем на содержание сражающейся армии. Поэтому война должны была питать сама себя, и нужно было сделать в больших размерах то же самое, что уже было испробовано в малом виде на Монте-Пеллегрино. Но и этого было еще мало. Гамилькар был не только полководцем, но и вождем политической партии; он был вынужден искать в гражданстве опоры против непримиримой правительственной партии, которая жадно и терпеливо выжидала удобного случая, чтобы его низвергнуть, и хотя вожди этого гражданства были нравственно чисты и благородны, зато народная масса была глубоко развращена и приучена пагубною системою подкупов ничего не делать даром. Конечно и она минутами подчинялась требованиям необходимости или увлекалась энтузиазмом, как это случается повсюду, даже в среде самых продажных корпораций. Но, чтобы найти в карфагенской общине надежную поддержку для своего плана, который мог быть приведен в исполнение в лучшем случае лишь по прошествии нескольких лет, Гамилькару приходилось постоянно присылать своим карфагенским друзьям деньги, чтобы доставить им возможность поддерживать среди черни хорошее расположение духа. Таким образом, Гамилькар был вынужден вымаливать или покупать у равнодушной и продажной толпы позволение спасти ее; он был вынужден смириться и молчать перед высокомерием тех людей, которые были ненавистны его народу и которых он всегда побеждал; он был вынужден скрывать и свои планы и свое презрение от тех изменников отечеству, которые назывались правителями его родного города; этот великий человек, находивший поддержку лишь в немногих сочувствовавших ему друзьях, был вынужден бороться и с внешними врагами и с внутренними, рассчитывая на нерешительность то тех, то других и действуя наперекор обоим. Все это он делал только для того, чтобы добыть средства, деньги и солдат для борьбы со страной, до которой было бы трудно добраться, даже если бы его армия была готова к бою, и которую, по-видимому, едва ли можно было осилить. Он был еще молод; ему было с небольшим тридцать лет; но когда он готовился к выступлению в поход, он как будто предчувствовал, что ему не суждено достигнуть цели его усилий и что он увидит обетованную землю только издали. Покидая Карфаген, он заставил своего девятилетнего сына Ганнибала поклясться перед алтарем всевышнего бога в вечной ненависти к римскому имени и воспитал как Ганнибала, так и своих младших сыновей Гасдрубала и Магона (которых называли «львиным отродьем») в походном лагере как наследников своих замыслов, своего гения и своей ненависти.

Новый командующий в Ливии выступил из Карфагена приблизительно весной 518 г. [236 г.], лишь только окончилась война с восставшими наемниками. Казалось, он замышлял экспедицию против живших на западе свободных ливийцев; его армия, которая была особенно сильна слонами, двигалась вдоль морского берега, а недалеко от нее — флот под предводительством верного союзника Гамилькара Гасдрубала. И вот внезапно разнеслась весть, что он переправился за море подле Геркулесовых столбов и, высадившись в Испании, ведет там войну с не сделавшими ему ничего дурного туземцами, не получив на то разрешения своего правительства, как жаловались карфагенские власти. Но во всяком случае эти власти не могли жаловаться на его нерадение об африканских делах: когда нумидийцы снова восстали, его помощник Гасдрубал нанес им такое поражение, что на границе было надолго восстановлено спокойствие и многие из бывших до того времени независимыми племен стали уплачивать Карфагену дань. Мы не в состоянии подробно проследить за тем, что сам он делал в Испании; но Катон Старший, принадлежавший к поколению, жившему непосредственно после смерти Гамилькара и видевший еще свежие следы его деятельности в Испании, несмотря на всю свою ненависть к пунийцам, был принужден воскликнуть, что ни один царь не достоин того, чтобы его имя упоминалось наряду с именем Гамилькара Барки. Что было сделано Гамилькаром как полководцем и как государственным деятелем в течение последних девяти лет его жизни (518—526) [236—228 гг.], пока он не нашел смерть в цвете лет, храбро сражаясь подобно Шарнгорсту на поле битвы именно в то время, когда его планы уже начали созревать; что было сделано в течение следующих восьми лет (527—534) [227—220 гг.] наследником звания и замыслов Гамилькара, мужем его дочери Гасдрубалом, который продолжал начатое дело, следуя по стопам своего наставника, об этом мы можем судить по результатам. Вместо небольших торговых складочных пунктов, которые наряду с протекторатом над Гадесом составляли все, что принадлежало до того времени Карфагену на испанских берегах, и были зависимы от Ливии, военным гением Гамилькара было основано в Испании новое карфагенское царство, существование которого было упрочено политической ловкостью Гасдрубала. Лучшие земли Испании — ее южные и восточные берега — сделались финикийскими владениями; там были основаны новые города, среди которых первое место занимал построенный Гасдрубалом подле единственной хорошей гавани южного берега испанский Карфаген (Картагена) с великолепным «царским замком»; земледелие стало процветать, и еще более стало процветать горное дело в удачно открытых картагенских серебряных рудниках, которые по прошествии ста лет ежегодно давали более 2½ млн. талеров (35 млн. сестерциев) дохода. Большая часть общины, вплоть до берегов Эбро, находилась в зависимости от Карфагена и платила ему дань; Гасдрубал старался втянуть местных владетелей в интересы Карфагена всеми средствами, вплоть до брачных союзов. Таким путем там был создан обширный рынок для карфагенской торговли и промышленности, а доходы с этой провинции не только покрывали расходы на содержание армии, но еще доставляли излишек, который частью отсылался домой, частью откладывался в запас. Вместе с тем провинция созидала и воспитывала армию. В принадлежавшей Карфагену области производились постоянные наборы рекрут; военнопленные распределялись по карфагенским корпусам; зависимые общины доставляли вспомогательные войска и столько наемников, сколько требовалось. В течение долгой военной жизни солдат находил в своем лагере новое отечество, и чувство патриотизма заменялось в нем привязанностью к знамени и горячей преданностью своему великому вождю; благодаря постоянным войнам с храбрыми иберийцами и кельтами удалось создать в придачу к превосходной нумидийской коннице и порядочную пехоту. Карфаген не чинил Баркам никаких препятствий. Так как от гражданства не требовалось никаких постоянных повинностей, а, наоборот, кое-что перепадало и на его долю, в то время как его торговля нашла в Испании то, что утратила в Сицилии и в Сардинии, то испанская армия скоро приобрела большую популярность блестящими победами и большими достижениями. Эта популярность была так велика, что в минуты опасности, как, например, после смерти Гамилькара, оказалось возможным добиться присылки в Испанию африканских войск в значительном числе, а правительственная партия была вынуждена молчать или довольствоваться тем, что осыпала офицеров-демагогов и чернь бранью в частных беседах или в переписке со своими римскими друзьями. В Риме тоже не предпринимали никаких решительных шагов, чтобы дать событиям в Испании иное направление. Первой и главной причиной бездействия римлян, без сомнения, было их незнакомство с положением дел на отдаленном полуострове, что конечно и послужило для Гамилькара главной побудительной причиной к тому, чтобы выбрать театром для осуществления своих замыслов Испанию, а не Африку, что было вполне возможно. Римский сенат, конечно, не мог полагаться ни на сведения, которые доставлялись карфагенскими военачальниками римским комиссарам, приезжавшим в Испанию изучать положение дел на месте, ни на уверения, что все это делается с единственной целью — скорее добыть средства для уплаты римлянам военной контрибуции; но в Риме, по всей вероятности, угадывали лишь ближайшую цель замыслов Гамилькара — найти в Испании возмещение тех податей и торговых выгод, которые когда-то доставляли утраченные острова. Но в Риме ни в коем случае не допускали возможности наступательной войны со стороны карфагенян и в особенности возможности вторжения из Испании в Италию, как в этом убеждают нас и прямые указания и самое положение дел. Само собой разумеется, что в Карфагене в числе приверженцев партии мира было немало таких, которые видели гораздо дальше; но как бы они ни были проницательны, у них едва ли могло родиться желание известить их римских друзей о собиравшейся грозе, которую карфагенское правительство не было в состоянии предотвратить; этим способом они не избежали бы кризиса, а только ускорили бы его; да если бы они это и сделали, то в Риме, конечно, отнеслись бы очень осмотрительно к такому доносу со стороны приверженцев одной политической партии. Впрочем, непостижимо быстрое и прочное расширение карфагенского владычества в Испании неизбежно должно было пробудить внимание и беспокойство у римлян, и действительно последние старались положить ему предел в течение последних лет перед началом новой войны. Около 528 г. [226 г.] в них заговорили недавние симпатии к эллинизму, и они заключили союз с обоими расположенными на восточном берегу Испании греческим и полугреческим городами Закинфом и Сагунтом (Мурвиедро, недалеко от Валенсии) и Эмпориями (Ampurias); извещая об этом карфагенского главнокомандующего Гасдрубала, они потребовали, чтобы он не распространял своих завоеваний за Эбро, на что тот изъявил согласие. Это было сделано вовсе не для того, чтобы воспрепятствовать вторжению сухим путем в Италию (полководца, который задумал бы такое предприятие, не мог стеснить никакой договор), а частью для того, чтобы положить предел развитию материального могущества испанских карфагенян, которое уже становилось опасным, частью для того, чтобы подготовить в принятых под римское покровительство вольных общинах между Эбро и Пиренеями надежную опору, на случай если бы оказалось необходимым высадить в Испании войска и предпринять там войну. В случае новой войны с Карфагеном, которую считал неизбежной и римский сенат, от событий в Испании не ожидали большого ущерба кроме разве того, что в Испанию пришлось бы отправить несколько легионов и что неприятель был бы снабжен деньгами и людьми обильнее, чем тогда, когда он еще не владел Испанией; к тому же в Риме уже было решено начать и окончить следующую войну в Африке, как это доказывает план кампании 536 г. [218 г.] и как оно и должно было быть; а вместе с судьбой Африки была бы решена и судьба Испании. Сверх того, римляне не торопились и по другим соображениям: в первые годы это были карфагенские военные контрибуции, выплата которых прекратилась бы с объявлением войны; затем смерть Гамилькара, которая могла заставить друзей его и врагов думать, что вместе с ним умерли и его замыслы; наконец в последние годы, когда сенат стал приходить к убеждению, что неблагоразумно медлить с возобновлением войны, мешало этому вполне понятное желание предварительно покончить с жившими в долине По галлами, так как нетрудно было предвидеть, что ввиду ожидавшего их полного истребления они воспользуются первой серьезной войной, какую предпримет Рим, чтобы снова заманить в Италию трансальпийские племена и возобновить все еще крайне опасные нашествия кельтов. Само собой разумеется, что римлян не могли бы стеснить ни сношения их с карфагенской партией мира, ни заключение договора, и если бы они хотели войны, они могли бы в любую минуту найти для нее предлог в испанских распрях. Поэтому в образе действий римлян не было ничего непонятного; тем не менее, нельзя не заметить, что при тогдашнем положении дел римский сенат действовал непредусмотрительно и вяло; еще более непростительные ошибки в этом же роде обнаруживает в то время и его система ведения галльских дел. Политика римлян повсюду отличалась скорее настойчивостью, лукавством и последовательностью, чем широтою взгляда и быстротою действия; в этом отношении над Римом нередко брали верх многие из его врагов, начиная с Пирра и кончая Митридатом.