Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Они оба подумали, что он упадет в обморок; неизвестность была хуже всего.

 - Миссис Осборн Хэмли здесь, — сказала Молли, — Я написала ей, что ее муж очень болен, и она приехала.

 - По-видимому, она не знает, что произошло, — заметил Робинсон.

 - Я не могу видеть ее… я не могу видеть ее, — повторял сквайр, удаляясь в угол. — Вы пойдете, Молли, правда? Вы пойдете.

Молли простояла в нерешительности минуту или две. Она тоже избегала встречи с ней. Робинсон вставил слово:

 - Она выглядит слабой, несла большого ребенка, я не успел спросить, сколь далеко…

В этот момент дверь мягко отворилась, и прямо перед ними появилась маленькая фигурка в сером, явно готовая упасть под тяжестью собственного ребенка.

 - Вы Молли, — сказала она, не сразу заметив сквайра. — Девушка, которая написала мне. Он иногда говорил о вас. Вы позволите мне пойти к нему.

Молли не ответила, именно в такие моменты глаза говорят возвышенно и исчерпывающе. Эми прочитала их выражение. Все, что она сказала, было:

 - Он не… о, мой муж… мой муж! — Ее руки расслабились, она покачнулась, ребенок вскрикнул и протянул руки за помощью. И эта помощь пришла к нему от его дедушки, как раз перед тем, как Эми без чувств упала на пол.

 - Maman, maman! — закричал мальчик, пытаясь вырваться, чтобы вернуться к ней, туда, где она лежала. Он вырывался так сильно, что сквайру пришлось поставить его на пол, и он пополз к безжизненному телу женщины, которой Молли поддерживала голову. Тем временем Робинсон бросился за водой, вином и кем-то из служанок.

 - Бедняжка, бедняжка! — произнес сквайр, склоняясь над ней и заново плача, видя ее страдания. — Она очень молода, Молли, и должно быть, любила его сильно.

— Без сомнения, — быстро согласилась Молли. Она развязывала шляпку и снимала поношенные, но аккуратно починенные перчатки. У женщины были мягкие, пышные черные волосы, оттенявшие бледное, невинное лицо, маленькие, примечательные смуглые руки,[128] на которых единственным украшением было обручальное кольцо. Ребенок обхватил ручонками ее пальцы и прильнул к ней в горестном плаче, все больше и больше причитая: «Maman, maman!» Ее рука дрогнула, губы задрожали, сознание понемногу возвращалось. Она не открывала глаз, но крупные, тяжелые слезы потекли из-под опущенных ресниц. Молли удерживала ее голову на своей груди; они попытались дать ей немного вина, но она отвернулась, а затем отвергла и воду. Наконец, она попыталась сказать: «Уведите меня, — произнесла она, — в темноту. Оставьте меня одну».

Поэтому Молли и служанка подняли ее и увели, положили на кровать в лучшей спальне в доме, и затемнили комнату, в которой уже царил полумрак. Сама Эми не помогала им и не отвергала все их действия. Но в тот момент, когда Молли выходила из комнаты, чтобы принять вахту за дверями, она скорее почувствовала, чем услышала, что Эми заговорила с ней.

 - Еда… хлеб и молоко для малыша.

Но когда ей самой принесли еду, она только уклонилась и отвернула лицо к стене без слов. В спешке ребенка оставили с Робинсоном и сквайром. По какой-то неизвестной, но самой удачной случайности он невзлюбил красное лицо и грубый голос Робинсона, и выказал несомненное предпочтение своему дедушке.

Когда Молли спустилась вниз, сквайр кормил ребенка с более мирным выражением на лице, чем за все эти дни. Мальчик то и дело отказывался брать хлеб и молоко, чтобы показать свою нелюбовь к Робинсону словом и жестом: поступок, который только забавлял старого слугу, в то время как весьма радовал попавшего в более привилегированное положение сквайра.

 - Она лежит очень неподвижно, не говорит и не ест. Я не думаю, что она плачет, — сказала Молли, не дожидаясь вопроса, поскольку сквайр в данный момент был слишком занят своим внуком.

Робинсон вставил свое слово:

 - Дик Хейворд, он чистильщик обуви в Хэмли Армз, говорит, что карета, на которой она прибыла, выехала из Лондона в пять утра, и пассажиры рассказывали, что она много плакала в дороге, когда думала, что люди не видят. Она не выходила перекусить и отдохнуть, а оставалась, чтобы накормить ребенка.

 - Она совершенно измотана, мы должны дать ей отдохнуть, — сказал сквайр. — Полагаю, этот паренек заснет у меня на руках. Благослови его Бог!

Но Молли выскользнула из комнаты и отправила гонца в Холлингфорд с запиской для отца. Ей начинала нравиться бедная незнакомка, и она не знала, чем можно ей помочь.

Молли выходила время от времени посмотреть на девушку, едва ли старше ее самой, которая лежала с открытыми глазами, по-прежнему неподвижная, словно мертвая. Она нежно укрыла ее и время от времени давала ей почувствовать свое присутствие и сочувствие. Это все, что ей было позволено сделать. Сквайр был увлечен ребенком, но величайшая нежность Молли была отдана матери. Не то, чтобы она не восхищалась крепким, смелым и здоровым мальчиком, все части тела которого и каждый квадратный дюйм одежды указывали на нежную и бережную заботу о нем. Через некоторое время сквайр произнес шепотом:

 - Она не похожа на француженку, правда, Молли?

 - Я не знаю. Я не знаю, какие бывают француженки. Говорят, что Синтия — француженка.

 - И она не выглядит как служанка? Мы не будем говорить о Синтии, раз уж она так обошлась с моим Роджером. Я начал думать, как только смог думать после этого, как я бы сделал Роджера счастливым и сразу поженил бы их. И тут пришло это письмо! Я не хотел, чтобы она была моей невесткой, не хотел. Но, кажется, он хотел. А он не из тех, кто хочет для себя многого. Но теперь все кончено, только мы не станем говорить о ней. И, может быть, как вы говорите, она была больше француженкой, чем англичанкой. Думаю, эта бедняжка выглядит как благородная женщина. Надеюсь, у нее есть друзья, которые позаботятся о ней… ей не может быть больше двадцати. Я думал, что она, должно быть, старше, чем мой бедный сын!

 - Она благородное, милое создание, — заметила Молли. — Но… но иногда мне кажется, что эта новость убила ее; она лежит, как мертвая, — и Молли не смогла сдержаться и заплакала от этой мысли.

 - Нет, нет, — сказал сквайр. — Не так легко разбить сердце. Порой мне хотелось, чтобы так и было. Но приходится продолжать жить… «весь назначенный срок», как говорится в Библии. Мы сделаем для нее все возможное. Мы не позволим ей уехать, пока она не будет готова к путешествию.

Молли в глубине души размышляла об этом отъезде, на который, казалось, всецело был настроен сквайр. Она была уверена, что он намерен оставить ребенка. Возможно, он имел законное право так поступить; но разве мать расстанется с ним? Ее отец разрешил бы эту трудность, ее отец, на которого она всегда смотрела как на человека с ясной головой и опытом. Она ожидала его приезда. Приближался февральский вечер; ребенок спал на руках сквайра, пока дедушка не устал и не положил его на софу — большую, широкую и желтую софу, на которой миссис Хэмли обычно полулежала, поддерживаемая подушками… С того времени софу поставили у стены, и она служила просто предметом мебели, дабы заполнить комнату. Но снова на ней лежал человек — маленькое человеческое создание, словно херувим со старой итальянской картины. Сквайр вспомнил свою жену, когда положил ребенка. Он подумал о ней, когда сказал Молли:

 - Как она была бы довольна! — но Молли думала о бедной молодой вдове, лежащей наверху. В первый момент она подумала, что «она» это Эми. Некоторое время спустя — но казалось, прошло довольно много времени — она услышала быстрые шаги, сообщившие о приезде ее отца. Он вошел в комнату, освещенную только неярким, мерцающим светом камина.

Глава LIV

Молли Гибсон оценили по достоинству

Мистер Гибсон вошел, потирая руки после поездки по морозу. Судя по выражению глаз отца, Молли поняла, что он знает о настоящем положении дел в поместье. Но он просто подошел поприветствовать сквайра и ждал, что ему расскажут. Сквайр теребил уголок письменного стола и, прежде чем ответить, зажег свечу, затем, жестом показав своему другу, следовать за ним, он бесшумно подошел к софе и указал ему на спящего ребенка, с превеликой осторожностью стараясь не разбудить того ни светом, ни звуком.

 - Что ж! Это прекрасный молодой джентльмен, — произнес мистер Гибсон, вернувшись к камину гораздо раньше, чем ожидал сквайр. — И, как я понимаю, у вас здесь его мать. Миссис Осборн Хэмли, как мы должны называть ее, бедняжку! Для нее это печальный приезд, насколько я знаю, она ничего не знала о его смерти, — он говорил, ни к кому не обращаясь, поэтому и Молли, и сквайр могли ответить так, как пожелают. Сквайр сказал:

 - Да! Она испытала ужасное потрясение. Она наверху в самой лучшей спальне. Мне бы хотелось, чтобы вы осмотрели ее, Гибсон, если она позволит вам. Мы должны выполнить свой долг перед ней, ради моего бедного сына. Как бы мне хотелось, чтобы он смог увидеть, как его мальчик лежит здесь. Полагаю, ему было мучительно держать все в себе. Хотя, он мог бы знать меня. Он мог бы знать, что я больше лаю, чем кусаю. Теперь все кончено, и Бог простит меня, если я был слишком резок. Теперь я наказан.