Тайна священного колодца - Василий Михайлович Чичков

— Все это вам дала революция, — продолжал Пако. — А я вижу, во всей округе только ваша хижина осталась. Не хотите, значит, идти в госхоз. — И укоряюще бросил: — Частники!

— Да что вы! — Эдуардо возмутился. — Скоро и мы сломаем нашу хижину.

— И переедем в новый каменный дом, — добавила Мария. — Я даже во сне вижу этот дом и нашу квартиру. У нас будет мебель, телевизор. Там вода из крана течет! О святая дева Каридад[85], помоги нам поскорее перебраться туда!

Лицо ее расплылось в улыбке.

— Значит, компаньерос — революционериос[86]. А я подумал — частники! За землю держатся…

— В трех километрах отсюда уже построили большую государственную ферму, — пояснил Эдуардо. — И рядом три дома, четырехэтажные. В них-то и дадут нам квартиру.

— Приезжайте на новоселье! — пригласила на прощанье Мария.

— Симпатичные люди, — заметил я, когда мы снова тронулись в путь.

— Попадаются и другие. Им на революцию наплевать, было бы свое брюхо набито. У нас уж очень мягко с ними обращаются. А надо бы пожестче. Ведь чем быстрее движется революция, тем лучше для народа. Не обидно ли? Под посевами сахарного тростника и под другими культурами до сих пор еще много земли в руках частников. Да ну их к черту! — в сердцах бросил Пако. — Лучше прочитай вот это. — Он притормозил и показал на плакат у дороги: «Все, что вы увидите впереди, построено революцией».

Вдалеке, на возвышении, каменные островки среди просторов полей, среди нескончаемых апельсиновых плантаций — это жилые четырехэтажные дома, а неподалеку — прачечная, столовая, ясли, школа и магазин.

Улицы поселка были безлюдны: все — на работе. Какая-то девочка-школьница показала нам, где живет активистка.

Пако постучал в дверь, и на пороге появилась пожилая женщина. Взгляд у нее был колкий, губы узкие, как тоненькие ленточки. Она выжидающе посмотрела на нас.

Пако объяснил, какова цель визита. Взгляд женщины несколько смягчился, и она пригласила в дом.

Квартира была такая же, как там, в городе, в доме, где мы были, И даже мебель была похожа. И в углу стоял такой же, как там, телевизор «Электрон».

— Мы благодарны революции за то, что она создала нам человеческие условия жизни, — сказала активистка. — Здесь уже живут четыреста семей. Все сдали землю добровольно.

— Еще бы не сдать, — вмешался Пако. — Жили в лачугах, а теперь, гляди, и телевизор в каждой квартире, и холодильник, и душ.

— Что правда, то правда, компаньерос. Мы получили эти квартиры бесплатно. Да еще за землю нам платят по тридцать песо в месяц. И старость обеспечена: кто отдал землю и работает в госхозе, тому назначат пенсию.

Слушая эту женщину, я невольно сравнивал ее с Марией, которую час назад видел в крестьянской хижине. Мария несла на себе печать прежней убогой крестьянской жизни. Была молчалива, ждала, что скажет муж. Я попытался представить ее в этой квартире, рядом с телевизором, полированной мебелью, светлой кухней, в которой так красиво смотрится советский холодильник «ЗИЛ», и увидел ее улыбку, повеселевшие глаза. И оттого, что это скоро случится, сам улыбнулся.

Вскоре мы отправились в дирекцию цитрусового госхоза. Узкая асфальтированная дорога привела наш «Москвич» к одноэтажным опрятным домикам, около которых стояли несколько «ЗИЛов», два газика и трактор «Беларусь».

В просторном холле с длинным низким столом и удобными креслами нас встретил заместитель директора госхоза Франциско Лопес.

Этого молодого человека в роговых очках можно принять за ученого или директора современного завода. Он по-хозяйски сел в кресло, закинув ногу на ногу, вынул из нагрудного кармана рубашки сигару, из другого — маленькие ножницы, отрезал ими кончик сигары, закурил.

Какой-то мужчина принес три высоких стакана с апельсиновым соком…

Я взял стакан и почувствовал ладонью его прохладу. И от этого едва ощутимого холодка на ладони мне стало еще уютнее в холле с длинным низким столом и удобными креслами.

Ни одной приметы деревенской жизни не было здесь, ни одного деревенского штриха в облике сидящего с нами молодого кубинца.

Франциско, дымя сигарой, рассказывал:

— Раньше Куба производила апельсины только для внутреннего рынка. Сейчас мы хотим поставить это дело на государственную основу. Революция дала нам эту возможность. Мы очищаем от камней участки ранее пустовавших земель. Это под силу только крупному хозяйству, оснащенному мощной техникой. На этих землях сажаем апельсиновые деревья. За пять лет наши плантации увеличились вдвое. В морских портах построим холодильники и выйдем на мировой рынок. Прежде всего на рынок Советского Союза. Наши апельсины не хуже марокканских, испанских, израильских.

Франциско развернул план госхоза: черными жирными линиями обведены плантации плодоносящих деревьев, линиями потоньше — плантации недавно посаженных деревьев, контуром обведены те земли, которые еще предстоит очистить от камней. Он рассказывал, как будет развиваться госхоз, а цифры сыпались словно из рога изобилия: Франциско сравнивал, умножал, делил, доказывал выгоду «плана ситрико»[87], который лежал перед ним на низком столике. Цифры были внушительные.

Слушая Франциско, я пытался вспомнить встречи с сельским руководителем во время своей поездки на Кубу в 1963 году, через четыре года после победы революции, когда здесь многое еще не определилось, особенно в народном хозяйстве страны.

Поначалу память воскресила только внешний облик того сельского руководителя. Он был в форме повстанца, с пистолетом на боку. У него была борода, волосы до плеч. На берете лента с цифрой «26» — символ кубинской революции. Я подстегивал свою память: что же он мне говорил?.. И когда уже отчаялся воскресить разговор, вдруг вспомнил: тот руководитель жаловался, да, да, жаловался: «Работать некому, техника старая, ломается. Сахарный тростник вырубили. Посадили рис, помидоры, картошку. Норму посева дают из района. Риса много посеяли, а половину собрать не могли — нет рабочей силы!»

— А зачем же вы сахарный тростник вырубили? — удивился я.

— Монокультуру разрушаем. Любая монокультурная страна зависима от империализма. Мы встали на путь социализма. Народное хозяйство должно быть разносторонним. Война сахарному тростнику!

— Но, очевидно, сахарный тростник сажать выгоднее, — попробовал возразить я.

— Это мы знаем. Одна кабаллерия[88] земли на Кубе под сахарным тростником дает прибыль пятнадцать тысяч песо. А под рисом — всего восемь тысяч песо. Но цифры — они и есть цифры. А в нашей жизни сейчас важнее идея…

По-видимому, тот руководитель не понимал смысла слов «идея» и «строительство социализма». Во всяком случае, «война сахарному тростнику», объявленная тогда на Кубе, дала обратный результат и осложнила экономическое положение страны.

Я еще внимательнее посмотрел на своего собеседника и подумал, что того бородатого руководителя и Франциско разделяет