Горячее сердце - Юрий Корнилов

Николай Борисович занял за столом следовательское место, Дальнов пристроился с торца. Раскрыв кожаную папку, Орлов передал Дальнову несколько из тех листков, что изучал у себя в кабинете, а сам какое-то время внимательно рассматривал Казакова, обдумывая начало допроса. От первых фраз следователя зависит порой удача и неудача разговора.

— Казаков, — обратился наконец к заключенному, — срок наказания, определенный вам военным трибуналом, истек в июне этого года. Почему вы до сих пор не на свободе?

— Раз кончился, возьмите да отпустите, — произнес Казаков, стараясь не хамить, придать словам оттенок тоскливой шутки. — Будто не знаете, — кивнул на бумаги, — там, поди, все сказано.

Дальнов нашел нужный листок, в котором «все сказано» — копию приговора специального лагерного суда. Виновным Казаков признан сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса РСФСР, в том числе за внутрилагерный разбой. Дальнов покосился на тщедушную фигурку допрашиваемого. Тоже мне, разбойник… Осужден, как и первый раз, к 10 годам ИТЛ. И когда? За два месяца до окончания срока…

— Не буду скрывать, Казаков, — продолжал Николай Борисович, — мы проверяли, в полной ли мере вы понесли наказание за сотрудничество с немцами. Действительно, в плен вас взяли летом сорок четвертого года, во власовскую армию вступили в октябре.

— Зачем вам это? — не утерпел Казаков.

— Дело в том, что кое-кто сумел увильнуть от заслуженной кары. Не разглядели сразу-то, что у них руки по локоть в крови, а им, как и вам, дали десять лет или того меньше. Наслаждаются свободой и слушают: не запылает ли новая война, чтобы опять за нож схватиться… Ладно, не будем говорить общими словами. Подойдите сюда.

Казаков приблизился к столу. Орлов достал из папки фотографии, подумал, какую показать Казакову: ту, что сделана военным трибуналом, или из немецкого уголовно-следственного дела? Подал вторую.

— Знаете этого человека?

— Знакомое обличье.

— Алтынов его фамилия.

— Можно бы не говорить, по-другому не назову, гражданин начальник, — глазки Казакова учащенно моргали. — Гляди-ко, с немецкой медалью. У нас он ее не носил!

— Где — у вас?

— У Власова, чтоб ему на том свете лихо было.

Примолк. По лицу видно: не терпится спросить что-то. Решился, спросил:

— В лагере всякое болтали… Будто Власов и сейчас у американцев. С ним и другие генералы, которые нам мозги мутили. Трухин, Шиленков, этот… Благовещенский… Не помню всех.

— Нет, неправда, Казаков. Власов вообще не был у американцев, не добрался. Он и другие, которых вы назвали, еще в сорок шестом повешены.

— Слава богу и Советской власти! — дурашливо перекрестился Казаков. — Туда им и дорога.

— Казаков, мы не будем расспрашивать о том, что вы говорили на следствии в июне сорок пятого. Склонны думать, что на вопросы отвечали правдиво. Но вот такого вопроса вам не задавали… Садитесь, Казаков.

Казаков сел, спросил с нетерпеливой опаской:

— Какого вопроса?

— Не знаете ли вы, откуда прибыл Алтынов в чешский лагерь номер двенадцать?

— В Теплик, что ли?

— Город Теплице. Так правильно.

— Мы его Тепликом звали… Дайте подумать.

Казаков запрокинул голову, выставил острый кадык на тонкой шее с обвислой кожей, защурил глаза, но и сжатые веки продолжали подрагивать. В том, что он добросовестно копается в прошлом, сомнений не было.

— Не помню, чтобы Алтынов сказывал, откуда прибыл. А мы про таких, как Алтынов, вот что думали: шкуру спасают.

— Как это понимать? Поясните.

— Война-то к концу шла. Хоть и за колючкой были, а кумекали — капут Гитлеру. Нас из плена… Если даже в Сибирь отправят, как немцы стращали… Не навек же. Амнистия или еще что… Рано или поздно вернемся домой. Вот и эти, которые у немцев служили…

— Почему вы решили, что Алтынов у немцев служил?

— Так не я один думал. Здоровые, мясо на костях — как у вольных. Ясно, что рыло в пуху. А тут Красная Армия вот-вот придет, спросит по всей строгости. Полицаи, каратели, другие ублюдки отвалили от своих хозяев, в лагеря подались…

Казаков запнулся, на изможденном лице появилось подобие улыбки.

— Сами-то, гражданин начальник, что ли, не видите? С медалью Алтынов. В лагерях медалей не давали. Даже падлам, которые в старших по блоку ходили. Вот такие и лезли в лагеря, лепили феню, чтобы за обыкновенных военнопленных сойти.

— Нелогично, Казаков. Хотели за обыкновенных сойти, а сами к Власову подались. Что за резон?

— Ну, не сами подались. Трухины да шиленковы, которые у Власова, не глупее нас, тоже с башкой, засвечивали таких. В первую очередь и вербовали тех, кто у немцев пятки лизал. Попробуй брыкаться — копать начнут, выяснять, почему от фюрера драпанули. Настучат в гестапо, а там рассусоливать не будут, враз шлепнут. Таких даже жалко становилось. Приходилось крутиться им, как гадюке под вилами — больно и не вырвешься.

— Если у таких, которых вам жалко, доля такая, то вы-то зачем к Власову? Мало того — еще и в шпионскую школу.

— Дурак был. Думал: что плен, что РОА — одна нечистота́. А там хоть кормили.

Догадка в отношении таких, как Алтынов, возникшая у пленных еще тогда, в разгар событий, совпадала с версией следователя Ковалева. Алтынов на исходе войны искал возможность выйти сухим из воды. Теперь нет сомнений, что Алтынов из 624-го карательного не отчислялся. Несостоятельна и другая версия — водворен в лагерь немецкими разведывательными органами. Если бы Алтынов планировался на будущее как агент, то во власовскую армию его бы ни в коем случае не позволили завербовать…

— Казаков, в своих показаниях армейским следственным органам вы называли пленного летчика по прозвищу Сашка-СБ. Помните?

— Этого парня я никогда не забуду, — вскинул голову Казаков, выказывая уважение к тому, чего сам лишен.

— Позже не приходилось что-нибудь слышать о нем?

— Нет.

В приоткрывшуюся дверь заглянул офицер из оперчасти, помаячил Дальнову. Павел Никифорович вышел и вернулся минуты через две. На пытливый взгляд Орлова сказал:

— Может, завершим тут?

— В сущности, я уже завершил.

Орлов вызвал охрану, велел увести Казакова. Когда дверь закрылась, Павел Никифорович сказал товарищу:

— Сигнал из Верхней Тавды. Алтынов стал подозрительно беспокоен.

57

Вернуться в Россию, пусть даже советскую, — эту клятву, данную сгоряча, от отчаяния, Леопольд Савватеевич Мидюшко вскоре забыл. Вначале его, хозяина удачно приобретенного в Трабзоне питейного заведения, приголубила турецкая военная разведка, а потом и американская.

В 1949 году, когда Центральное разведывательное управление США, обуреваемое идеей создания вооруженного антисоветского подполья, стало наиболее интенсивно засылать агентуру в СССР, появился в Трабзоне и Прохор Савватеевич Мидюшко. Братьям не только по крови, но и по делу, нечего было скрывать друг от друга, и Прохор поведал престарелому единоутробному единомышленнику о своих одиссеях.

Вскоре после капитуляции Германии в американском лагере для немецких военнопленных он быстро сошелся с кем надо. Сначала работал с «перемещенными», отбирал полезных людей для новых хозяев, в 1946 году уехал за океан. В ведомстве генерала Уильяма Д. Донована, в котором подвизались даже такие русские эмигранты, как князь Сергей Оболенский и другие видные лица, поднабрался кое-каких навыков в разведывательной работе. Когда это управление стратегической службы (УСС) было реорганизовано в ЦРУ (1947 год), Мидюшко получил место уже с четко очерченными функциями — стал заместителем начальника американской разведшколы в небольшом западногерманском городишке Имменштадте. На него легла ответственность за подготовку агентуры, засылаемой на территорию Советского Союза. Обязанности свои выполнял со всем старанием. Время от времени его можно было встретить на засекреченном аэродроме Фюнтенсбрука, где перед заброской в советскую глубинку давал последние наставления своим питомцам. В 1949 году впервые прилетел в Турцию руководить засылкой агентуры с ее территории.

С этого времени и до 1954 года, когда заброска агентуры на советскую землю приобрела наибольший размах, побывал в Турции неоднократно, но поработать вместе с братом Леопольдом не пришлось. На шестьдесят пятом году жизни, вскоре после свидания с Прохором, он скончался от сердечного приступа.

Так что в июне 1955 года, когда чрезвычайно легкомысленный Петька Сомов по наущению солагерника Андрона Алтынова направлялся в Трабзон, там не было ни Леопольда Мидюшко, ни его братца Прохора. Не было и «Сибирских пельменей». В питейном заведении сидел уже новый владелец — пузатенький турок в красной феске.

Вместе с тем советской разведкой было установлено, что у Прохора Мидюшко кроме брата Леопольда, некогда обосновавшегося в порту Трабзон, есть еще сестра — Людмила Савватеевна Сарычева. В 1920 году она с мужем, кутеповским офицером, как и многие другие родственники военнослужащих армии Врангеля, эмигрировала. Поручик Сарычев, в отличие от Леопольда Мидюшко, сумел спасти жену даже в ужасных условиях острова Лемноса, до отказа забитого российскими беженцами, а затем и вывезти в Болгарию.