Джура - Георгий Тушкан

Ропот послышался среди басмачей, но открыто недовольных было мало. Басмачи растерялись. Уж очень все произошло неожиданно. Лучше остатся живыми, отдать оружие и бежать, а там видно будет.

— Пусть начальник даст обещание, что нас оставит в живых, — раздался голос из толпы.

— Обещаю, — несколько помедлив, сказал Максимов, — но я не ручаюсь за тех, кто уйдет с оружием в руках.

— Поклянись! — закричал какой-то старик.

Максимов усмехнулся и произнес на память клятву из корана:

— «Клянусь горою, клянусь писанием, начертанным на развернутом свитке, клянусь населенным домом, клянусь высоким небесным сводом, клянусь взволнованным морем: действительно казнь от господа твоего поразит, и никто ее не предотвратит».

— Правильно! — сказал пораженный старик.

— Он действительно шайтан! Шайтан! — раздались испуганные голоса. — Откуда русскому знать коран?

Шараф снял саблю и кобуру с револьвером и бросил на землю.

Максимов потрепал Шарафа по плечу, поднял его саблю и отдал ему со словами:

— Ты мне сам сказал, Шараф, что ты советский и нарочно привел басмачей сдаваться. Носи на здоровье. Раз ты советский — значит, запишешься в мой отряд.

В толпе послышался ропот. Раздались возгласы: «Измена! Бежим!» Несколько вооруженных басмачей побежали к горам. Максимов сделал вид, что не замечает беглецов. Шараф, встречая гневные взгляды басмачей, понял, что для него единственным спасением было временно остаться под охраной Шайтана.

— Конечно, я буду помогать тебе, — растерянно ответил Шараф.

— Я верю вам, — сказал Максимов, обращаясь к басмачам, бросавшим в кучу оружие. — Я докажу, что верю. Вы сами будете охранять свои винтовки, пока придет отряд!

В толпе раздались изумленные восклицания.

— Вот ты, — сказал Максимов, обращаясь к Рахиму, — и ты, — он показал на Кучака, — вы первые бросили оружие. Возьмите винтовки и оберегайте остальное.

Вскоре на лугу возле сданного оружия остались только Рахим и Кучак. Басмачи разбежались.

Горный кишлак был освобожден, банда рассеяна. С гор доносились выстрелы. Максимов знал, что это бойцы ловят убежавших с оружием басмачей. В его руках был Шараф. Вероятно, Шараф знает многое. Наверное, он сможет сказать, о каком взрыве говорится в фирмане.

VI

К вечеру весь отряд собрался в кишлаке. Двух раненых бойцов положили в доме погибшего милиционера, по просьбе вдовы.

Максимов приказал Федорову выстроить кавалеристов в пешем строю во дворе чайханы, занятой взводом, и сменить Кучака и Рахима, карауливших трофейное оружие, снесенное в помещение сельсовета.

Кучака сменили. После дня, проведенного столь необычно и бурно, он устал и хотел есть. Кучак прилег здесь же, но прибежал сердитый боец и приказал следовать за ним.

Кучак вспомнил историю с ограбленными караванщиками и немного струхнул. Еще больше он струсил при виде выстроившихся с оружием красноармейцев. Максимов и Федоров стояли впереди. И все они молча, строго смотрели на подходившего Кучака, только на него и больше ни на кого. «Ой, не к добру это!» — решил Кучак: ведь ему сегодня заяц дорогу перебежал.

Кучак замедлил ход и остановился. Максимов велел ему подойти ближе. Кучак подошел и бурно вздохнул. Все молчали. Максимов заговорил. Он сказал Кучаку, что в войсках есть закон награждать смелых и карать трусов. Отличившихся бойцов награждают по-разному, и, если командир благодарит за проявленную храбрость, он делает это не от своего имени, а от имени всего народа, от имени службы и делает это перед народом, перед воинами, чтобы почтить отличившегося.

Кучак не понимал, к чему начальник ему все это рассказывает, но из вежливости кивал головой.

Но тут Максимов скомандовал «смирно», и все бойцы замерли неподвижно. Даже Кучак невольно выпрямился и вытянул руки по швам. Максимов от лица службы объявил Кучаку благодарность за отличное выполнение приказа командира, за его отважный поступок, когда Кучак, рискуя жизнью, отправился к сторожевым басмачам и во имя Родины, во имя защиты народа проявил сметку, находчивость, отвагу и тем самым помог разгромить басмачей — врагов Советской власти — и содействовал освобождению кишлака.

Кучака бросало то в жар, то в холод. Всю жизнь его ругали. Никто никогда доброго слова ему не сказал. А ведь вот как, оказывается, удивительно радостно услышать о себе доброе слово! Значит, и он не последний человек, и он может сделать хорошее, даже совершить героический подвиг.

Он, Кучак, и вдруг — герой даже среди этих храбрых, закаленных воинов Красной Армии! У Кучака захватило дыхание от радости и волнения. И почувствовал Кучак, как исчезла усталость и запела душа. Сколько лет он прожил просто так, ни для чего! Как мучительны были его поиски счастья! И вот они, золотые слова, указывающие верный путь: ради народа!

Он не мог еще в тот момент ясно высказать свои мысли и чувства, но понял, что только в борьбе за счастье народа и вместе с народом он обретет и свое настоящее счастье.

И когда все закричали «ура» в честь Кучака, он закричал громче всех и готов был тысячу и тысячу раз совершить все сначала, лишь бы овладевшая им радость продолжалась бесконечно.

Кучак подбежал к Максимову и обнял его, дружески, коснувшись одним и другим плечом его плеч. Он обеими руками потряс руку Федорову, жал руки бойцам, и суровые бойцы сочувственно улыбались ему.

Кучак сказал, что его подвиг — это ничто против того, что он еще совершит в дальнейшем, что… Тут дар речи изменил Кучаку, горло сжало, и слова не шли на язык. Кучак смущенно махнул рукой и обещал ответить песней, но не сейчас.

Максимов вручил Кучаку черный шелковый халат, скомандовал «вольно» и поручил Рахиму накормить героя. Кучак вызвался приготовить плов для всех.

…Шараф сидел в юрте, свесив голову на грудь. Он прекрасно понимал безвыходность своего положения. Максимов — опасный человек. Трудно сказать, что он думает…

Вскоре в юрту пришел Максимов, сел у костра и выслал всех, кроме Шарафа.

Уже давно пропели первые петухи, а Максимов с Шарафом все еще сидели вместе в юрте, пили кок-чай и беседовали. Шараф злился. С каждым вопросом он убеждался, что просчитался, не убежав. Шайтан слишком много знал. Шараф думал было сказать, что он родом из Каратегина, а Максимов перечислил всех его родственников, начиная с прадеда и кончая отцом. Максимов опять напомнил ему, что сам Шараф назвал себя советским и поэтому должен совершенно искренне рассказать о замыслах басмачей. «Если хочешь жить», — несколько раз повторил Максимов.