Джура - Георгий Тушкан

Кучак был очень испуган. Ему не хотелось идти к басмачам. Но начальник сказал: «От тебя многое зависит». Значит, он, Кучак, может принести большую пользу. Шутка ли, сам начальник доверяет ему большое дело! Больше всего Кучака поразило то, что начальник сказал о силе слов его, Кучака. Никто никогда ему не говорил ничего подобного. Вот уж не думал Кучак, что он так силен!

А ведь в Кашгарии он был жалким ничтожеством. Лучше, превозмогая страх, совершать большие, настоящие дела, необходимые для себя и для народа, и чувствовать себя человеком, чем уподобляться растению или пугливой птице.

Джура всегда был храбрым, а Кучака считал последним трусом. Ну что же, он, Кучак, докажет, на что он способен…

И как ни заманчиво горел костер под большим котлом с бараньим мясом, Кучак с достоинством поднялся и, обменявшись несколькими словами с Максимовым, пошел в горы.

IV

Донеслось цоканье подков о камни, и невдалеке показались конники.

Максимов пошел навстречу. Федоров, молодой стройный кавалерист, спешился, доложил о численности взвода и, выслушав распоряжение Максимова, приказал бойцам осмотреть подпруги, покормить лошадей, отдохнуть и поесть. Готовность — через час.

Максимов, Федоров и его заместитель сели у костра.

— В Горном кишлаке неопытные басмачи, — сказал Максимов. — Их не придется по одному выколачивать из-за камней, как было раньше. Будь это Джаныбек — против него лучше всего было бы двинуть кавалерию. Если бы это был Давлет-бай, против него лучше всего было бы использовать джигитов добротряда — наши альпийские войска, чтобы они, пробравшись по крутизнам, ударили с тыла… Этот пакет, — сказал Максимов, подавая Федорову пакет с фирманом, привезенным Кучаком, — весьма секретный, особой важности, надо сейчас же послать в город. Дать охрану.

Максимов посмотрел на часы:

— Через пять минут разбудите этих двоих, ваших разведчиков, дайте еще троих, и пусть они двигаются по охотничьей тропе от Кичик-Коя. Кто знает эту тропу?

— Я знаю! — отозвался помкомвзвода.

— Отлично. Я послал своего человека к дозорным басмачам, чтобы он отвлекал их внимание от этой тропинки. Басмачи сидят в углублении скалы Сыры-Кой, знаете?

— Знаю!

— Вот и отлично. Главное — снять дозорных басмачей, но так, чтобы они не успели поднять тревогу, и тогда остальное будет не так уж трудно. Местные жители нам помогут.

Через час Максимов приказал Федорову выступать.

Решимость, овладевшая Кучаком, очень скоро оставила его. Чем дальше он отходил от каравана, тем больше усиливался его страх перед басмачами. Страшные картины возможных пыток вставали в его воображении. Понурив голову, спотыкаясь, он ступил на тропинку, ведущую к басмаческой засаде.

Басмачи, сидевшие в засаде, сами были испуганы. Верховой, разыскивавший ушедшего из Горного кишлака манасчи Кучака, долго ругал их, узнав, что манасчи был здесь и ушел. Он бранился и грозил расправой за то, что они его пропустили, уверял, что Кучак обманщик и ушел из кишлака самовольно.

Сторожевые так встревожились, что бросили игру в кости — занятие, которому они до сих пор с увлечением предавались. Они прислушивались к каждому шороху. Их уже не успокаивали больше слова Шарафа о том, что на повороте горной тропы два человека, стреляя из-за камней, могут остановить тысячу…

Злорадство басмачей при появлении Кучака не имело предела. Сначала они его поколотили. Блестящие лезвия мелькали мимо расширенных зрачков Кучака. Он был перепуган до смерти.

Замирая и теряясь, он остался сидеть на том месте, где его посадили. Послюнив палец, он начал тереть щеку, не отвечая на вопросы. Он был оглушен и растерян.

Сильный удар кулаком по голове опрокинул его на спину. От нервного потрясения Кучак впал в смешливое настроение. Только Джура, знавший его, мог бы догадаться, как страшно перепуган Кучак.

— Да разве это удар джигита? — спросил он, лежа на земле.

И вдруг басмачи услышали его смех.

— Таким ударом и муху не убьешь. Я упал потому, что перенесенные пытки ослабили мое тело. Меня жгли раскаленными в огне шомполами, меня резали ножами, меня душили белой ядовитой пылью, меня заставляли камень за камнем переносить целые горы, перетаскивать плоты в ледяной воде, а потом мучили жаждой и голодом.

От звука собственного голоса и от воспоминаний о перенесенных страданиях Кучак пришел в себя, а взглянув на изумленных басмачей, очевидно принявших его за сумасшедшего, он и совсем приободрился и решил бороться за свою жизнь.

— В поисках истины я изведал все, а тебе, — Кучак опять засмеялся, — и сотой доли этого не вынести. Сам Кипчакбай удостоил меня своей беседы, и даже Черный Имам интересовался моей особой. В трудные времена жильем мне служил утес. Я могу питаться костями и снегом. А ты что такое? Даже против этих джигитов, — он указал на других басмачей, — ты хоть и старший, но ты ничто… Не мог же я вам так сразу открыть, что меня послал на разведку сам Тагай — проверить по секрету от вашего курбаши Шарафа, на что вы годны. Что мне Шараф! Он исполнит любой мой приказ. Вы еще не знаете, кто я… Я…

Басмачи не знали, верить или не верить словам этого странного, то ли безумного, то ли действительно значительного человека. Но больше они его не били. Забыв о тропинке, еще недавно так волновавшей их, окружив Кучака, они ловили каждое его слово.

Чего только не наплел Кучак, чтобы привлечь все внимание басмачей на себя! Он ни на одно мгновение не забывал, что успех всего предприятия и его жизнь зависели сейчас только от него одного.

Кучак видел, что его слова отвлекают внимание басмачей от тропинки, и это еще больше воодушевляло его, пробуждая в нем силы истинного артиста. Он и сам начал удивляться себе и теперь слушал себя как бы со стороны.

Проходили минуты, десятки минут — басмачи как завороженные смотрели в рот Кучаку. Он мельком взглянул на тропинку: а что же делается там? И тотчас все басмачи посмотрели туда же. Кучак мысленно обругал себя за неосторожность и больше не пытался делать это.

Он как раз успел рассказать половину «Сорока небылиц» и скороговоркой продолжал:

— …хотел напиться, а вода замерзла. Ударил лбом в лед — не помогает. Снял голову, разбил лед, напился… Иду, испугался шума… На реке мальчишки с криком убегают. Ощупал себя — головы нет. Вернулся, нашел голову, а там в ушах гуси уже успели снести по сорока яиц. Спрятался я под бородой козла. Тогда…

Ворвались бойцы. Кучака трясла нервная лихорадка, когда он с яростью, неожиданной для него самого, вцепился в старшего и визжал при этом так, будто его резали.