Демонтаж народа. Учебник межнациональных отношений - Сергей Кара-Мурза

Операцией психологической войны было и целенаправленное разрушение нравственных норм. Конечно, ослабление этих норм – неизбежное следствие большого кризиса, однако есть много свидетельств того, что идеологические службы именно развращали молодежь.

Социологи из МВД пишут: «На начальном этапе содержание их материалов носило сенсационный характер. Отдельные авторы взахлеб, с определенной долей зависти и даже восхищения, взяв за объект своих сочинений наиболее элитарную часть – валютных проституток, живописали их доходы, наряды, косметику и парфюмерию, украшения и драгоценности, квартиры и автомобили и проч., а также места их «работы», каковыми являются перворазрядные отели, рестораны и бары. Эти публикации вкупе с известными художественными и документальными фильмами создали красочный образ «гетер любви» и сделали им яркую рекламу, оставив в тени трагичный исход жизни героинь.

Массированный натиск подобной рекламы не мог остаться без последствий. Самое печальное, что она непосредственным образом воздействовала на несовершеннолетних девочек и молодых женщин. Примечательны результаты опросов школьниц в Ленинграде и Риге в 1988 г., согласно которым профессия валютной проститутки попала в десятку наиболее престижных, точнее – доходных профессий» [101].

Слабые попытки противодействовать растлению общества пресекались мощным предпринимательским лобби и верховной властью (на закон об учреждении Совета по нравственности на телевидении, который был принят в Госдуме с большим перевесом голосов, Ельцин наложил вето без всяких объяснений). Даже принятие Доктрины об информационной безопасности изменило положение не принципиально. Теперь есть оправдание – глобализация.

Социологи пишут: «Одним из ярких проявлений глобальных тенденций в российских медиа стали трансляции лицензионных игровых шоу типа: «Слабое звено», «Алчность», а также программ в формате Reality TV – «За стеклом», «Последний герой». Показательно, что идейный стержень этих программ составляют социал-дарвинистские посылки о борьбе за существование как необходимом законе жизни общества, в которой неспособные уничтожаются, а выживают в ходе «естественного отбора» наиболее приспособленные. Характерно, что в игровых программах собственно знания и эрудиция участников все более уходят на второй план. Акцент делается на возможностях победы над противником через подкуп, сговор, активизацию темных, находящихся в глубине души инстинктов. Практически во всех программах прослеживается идея, что для обладания материальным выигрышем – т. е. деньгами, хороши любые средства. Таким образом, программы ориентируют зрителя на определенный вариант жизни, стиль и способ выживания» [102].

Нравственное чувство людей оскорбляла начатая во время перестройки интенсивная кампания по внедрению «ненормативной лексики» (мата) в литературу и прессу, на эстраде и телевидении. Появление мата в публичном информационном пространстве вызывало общее чувство неловкости, разъединяло людей. Опросы 2004 г. показали, что 80 % граждан считали использование мата на широкой аудитории недопустимым [103, с. 258]. Но ведь снятие запрета на использование мата было на деле частью культурной политики реформаторов! Это был акт войны, сознательная диверсия против одной из культурных норм, связывающих народ. Недаром 62 % граждан одобрило бы введение цензуры на телевидении [103, с. 80].

Специальной программой было внедрение в массовое сознание антропологической модели социал-дарвинизма – для вытеснения из мировоззренческой матрицы прежнего, идущего от Православия и стихийного общинного коммунизма представления о человеке. В разных вариациях во множестве сообщений давались клише из Ницше, Спенсера, Мальтуса такого типа: «Бедность бездарных, несчастья, обрушивающиеся на неблагоразумных, голод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесняют слабых, оставляя многих «на мели и в нищете» – все это воля мудрого и всеблагого провидения».

Очень популярен среди интеллигенции был Н.М. Амосов (в рейтинге шел третьим после Сахарова и Солженицына). Он писал в своем кредо: «Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству… За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу – ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых» [104].

Социал-дарвинистская модель не имела шансов укорениться как элемент русского мировоззрения, это была саморазрушающаяся конструкция. Но, создавая идейный хаос, она разделяла людей, разрывала их связи, стравливала поколения и подрывала многие структуры солидарности. Большинство народа было представлено «люмпенизированными толпами». Уже в 1990 г. газеты писали вещи, которые вызывали культурный шок, которых за два года до этого просто нельзя было себе вообразить. Так, «Литературная газета» в лице редактора раздела экономики дала такую программу: «В отличие от нынешней своей узкой роли… военные власти должны по приказу Президента гарантировать действие ключевых законов экономической реформы… Гражданская администрация, будь она трижды демократически избрана, все равно ситуацией не владеет и не сумеет противостоять классовой ненависти люмпенизированных толп. Армия, быть может, и сумеет».

Этот тяжелый удар по мировоззренческой системе, сопряженный с тяжелым кризисом, породившим страх перед лишением куска хлеба, парализовал совместную, продуктивную духовную деятельность людей. В России возникли новые виды массовых страхов, изолирующих людей друг от друга. Социолог-эмигрант В.Э. Шляпентох писал даже не о главных страхах: «Страх за свою жизнь влияет на многие решения россиян – обстоятельство, практически неизвестное в 1960–1980 годах… Судьи боятся, и не без основания, обвиняемых, налоговые инспекторы – своих подопечных, а милиционеры – преступников. Водители смертельно боятся даже случайно ударить другой автомобиль, ибо «жертва» может потребовать компенсации, равной стоимости новой машины или квартиры».

Повторилось то же самое, в чем сменовеховцы обвиняли либеральную часть эмиграции. Вот что говорит в 1926 г. «евразиец» Г.В. Флоровский об интеллигентах-западниках предыдущей формации: «Духовное углубление и изощрение им кажется не только не практичным, но и чрезвычайно вредным. Разрешение русской проблемы они видят в том, чтобы превратить самих себя и весь русский народ в обывателей и дельцов. Им кажется, что в годину испытаний надо все духовные, религиозные и метафизические проблемы на время оставить в стороне, как ненужную и никчемную роскошь. Они со странным спокойствием предсказывают и ожидают будущее понижение духовного уровня России, когда все силы будут уходить на восстановление материального благополучия. Они даже радуются такому прекращению беспочвенного идеализма» [105].

Из господствующих представлений о человеке вытекают и нормы социальных отношений, и обычаи межличностных отношений. И то, и другое порождается этнической культурой и одновременно служит механизмом ее воспроизводства. Уничтожение сложившихся в советском народе норм социальных отношений было одной из главных и актуальных задач «холодной» войны. Это, очевидно, совпадало и с задачей демонтажа народа как общего условия победы в «холодной» войне.

А.С. Панарин пишет, что тип этой войны не сводится к войне цивилизаций: «Перед лицом «конфликта цивилизаций» Запад как оспариваемая цивилизация может только консолидироваться. Перед лицом же вызова со стороны социальной идеи – а именно таким был советский вызов – Запад мог раскалываться, а народные низы Запада оказывались на подозрении как среда, восприимчивая к крамольной «социальной правде». Для симметричного ответа на этот вызов буржуазному Западу необходимо было найти на «коммунистическом Востоке» фигуру, способную стать пятой колонной буржуазности – подпольщика, аналогичного народному антибуржуазному подполью на Западе. Этим «подпольщиком либерализма» и стал носитель эгоистической индивидуальности, видящей на Западе свое тайное отечество» [6, с. 156].

Советский «подпольщик либерализма» уже в 60-е годы сделал индивидуализм своей социальной философией, превращение народа в собрание свободных индивидов (атомов) было декларировано как цель вполне определенно. Реализация таких доктрин неизбежно меняет тип человеческих отношений. Перестройка и затем реформа стали огромной программой по отмене традиционных устоявшихся норм человеческих отношений. Социальные ценности и нормы управляют поведением. Их разрушение дезорганизует общество, разрывает связи, соединяющие людей в народ. Э. Дюркгейм писал об этой ситуации в своей известной книге «Самоубийство»: «Общество оказывается временно неспособным проявить нужное воздействие на человека. Никто не знает в точности, что возможно и что невозможно, что справедливо и что несправедливо, нельзя указать границы между законными и чрезмерными требованиями и надеждами, а потому все считают себя вправе претендовать на все».