Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Предшествующий опыт указывал правым на то, что непредвзятости от оппозиционных газет ожидать не приходится. В отличие от речей деятелей Прогрессивного блока выступления правых, как правило, не приводились либеральными газетами целиком, а давались либо тенденциозными выдержками или в пересказе, создающем выгодное для оппозиции представление о правых. «Прямо беда! Приходится терять много времени на то, чтобы ездить в Государственную думу, потому что следить за думскими речами по газетным отчетам стало немыслимо. Каждая газета теперь излагает речи членов Думы по-своему, выпуская, переставляя и добавляя не только отдельные слова, но и целые предложения. Поэтому истинного представления о произносимых в Государственной думе речах иметь никто не может, кроме тех, кто их сам слушает», — сетовал П.Ф. Булацель{1514}. Как вспоминал H.E. Марков, «то, что в действительности происходило в Таврическом дворце, видела и слышала какая-нибудь тысяча человек», а «сотня миллионов русского народа узнавала обо всем лишь через газеты, телефонные агентства и журналы». В результате переработок, сделанных оппозиционными изданиями, отмечал Марков, «речи враждебных монархии и властям ораторов подавались в улучшенном и дополненном в газетных редакциях виде, с выпусканием слабых или неудачных мест, с вставлением никогда не сказанных фраз», а речи в защиту правительства или вовсе замалчивались, или искажались. В результате такой газетной кампании, констатировал Марков, «почти вся думающая и читающая Россия исполнилась доверием и уважением к тем партиям, которые восхвалялись и подавались “русской” печатью в качестве бескорыстных защитников народа, геройски боровшихся с “тиранией самодержавия”, и недоверием, почти ненавистью к тем, кто <…> отстаивал благодетельный для России исторический самодержавный строй»{1515}.

Свое отношение было у правых и к так называемым «пустотам» в газетах. H. E. Марков настаивал на обязательном закрытии газет, которые пестрят белыми пятнами: «заполняй объявлениями, хотя бы о ращении волос, но не смей давать пустот <…>. Если газеты будут продолжать мутить народ, смущать армию, закройте все газеты до последней, ни одной газеты не должно быть», — наставлял лидер СРН редакторов{1516}. Парадоксальным при такой твердой и решительной позиции выглядит тот факт, что газеты правых также подвергались цензуре и были далеко не свободны от пустот на своих страницах. Впрочем, некоторые правые депутаты сомневались, что военная цензура редактирует и изымает именно то, что нужно, и не пропускает недозволенного. Причина этого виделась в том, что в списках чинов военной цензуры немецкие фамилии встречались гораздо чаще, чем русские{1517}.

Свое внимание правые также обращали и на необходимость осуществления специального контроля над кинофильмами, особенно зарубежными (путем цензуры и специальных высоких налогов на иностранные киноленты), так как «кинематографы <…> обратили в орудие революционного пропагандирования народа»{1518}. Особенно вредными представлялись правым кинокартины, посвященные французской революции, наводнившие отечественный кинопрокат. А тот факт, что показ подобных кинолент осуществлялся в самых дешевых кинотеатрах, т. е. был доступен рабочим и другой простонародной публике, заставлял правых регулярно поднимать вопрос о революционизировании народных масс зарубежными кинофильмами. Протестовали правые и против показа народу документальных съемок ужасов войны. «Покажите нашему народу <…>, — писала «Курская быль», — красоту и величие подвигов наших воинов <…>, покажите чудеса техники <…>, покажите работу наших санитаров на поле боя и жизнь наших воинов на позициях; дайте ряд снимков, сделанных во время посещения городов нашим Державным Вождем и членами Его семьи; покажите великую самоотверженную работу наших Августейших Сестер милосердия…»{1519}

Таким образом, правые расценивали медийную политику либеральной оппозиции как информационную войну, развязанную против самодержавного строя и ее защитников, а потому выступали за усиление правительственного вмешательства в данной сфере. Но, несмотря на то что позиция правых в вопросе о допустимых пределах свободы слова в годы войны во многом смыкалась с позицией правительства, отношение их к военной цензуре было все-таки двойственным: с одной стороны, правые считали ее необходимой и даже высказывались за меры по ее усилению, с другой — находили ее несовершенной и даже прогермански настроенной, когда дело касалось санкций в отношении правых изданий.

Среди правительственных инициатив, активно поддержанных правыми в годы войны, стало введение «сухого закона». Антиалкогольная политика правых всегда была тесным образом связана со стремлением улучшить народное благосостояние, поскольку именно в народном пьянстве им виделась одна из главных причин материального неблагополучия простонародья. В первые дни войны правые с удовлетворением отмечали положительное действие царского закона, запрещавшего продажу крепких спиртных напитков, что позволило, в отличие от событий Русско-японской войны, спокойно и без эксцессов провести мобилизацию. Как следовало из доклада, прочитанного членом правой группы Государственного совета А.И. Мосоловым перед Объединенным дворянством, хулиганство в стране прекратилось, семейная жизнь наладилась, «прекратились грабежи, драки и скандалы. Не стало слышно безобразной ругани. На улицах исчезли босяки, и нищие стали редким явлением». «Это ли не чудо!» — восклицал докладчик{1520}. «Зеленый змий», казалось правым, был поражен, «шевелились» лишь «змееныши» — пиво и вина. «Добейте змеенышей, — призывали они, — тогда вы увидите тот колоссальный рост, какой примет Россия»{1521}. Таким образом, антиалкогольная кампания, предпринятая правыми, шла даже дальше принятого императором «сухого закона».

Однако довольно скоро правым пришлось признать иллюзорность своих надежд. Уже осенью 1914 г. в монархических газетах появились статьи, полные негодования по поводу потребления народом денатурированного спирта, «киндер-бальзама», политуры, «ханжи» и тому подобных «напитков»{1522}. Местами доходило до того, что определенная категория людей, не имевшая возможности достать спиртное, стала потреблять лаки и краски, свободная продажа которых в отдельных регионах империи тут же была запрещена{1523}. В итоге, в 1915 г. один из постоянных ораторов думской фракции правых по данному вопросу — А.П. Вишневский вынужден был открыто признать, что пьяные в России есть и, по всей видимости, будут, поскольку торговля денатуратом, «одурманивающими квасами» и одеколоном идет бойко. Аптека же, по его словам, и вовсе превратилась в кабак, «где покупают к свадьбам и ко всем пиршествам всевозможные капли, всевозможные настойки, но вовсе не в миниатюрных флакончиках»{1524}. Через полгода тот же депутат признал, что пьянство не только не сократилось, а продолжает прогрессировать в самой опасной степени{1525}.

Выход из сложившейся ситуации виделся правым в следующем: 1) довести производство денатурата до полной невозможности его употребления как напитка; 2) ввести самые строгие условия отпуска чистого спирта; 3) ужесточить наказание за продажу вредных спиртосодержащих смесей вплоть до каторги; 4) признать пьяное состояние отягчающим, а не смягчающим обстоятельством при совершении правонарушений; 5) карать тайное винокурение{1526}. Эти меры были полностью поддержаны съездом Объединенного дворянства.

Война также заставила правых внести некоторые коррективы в их политику по национальному вопросу. Отношение к еврейству нисколько не изменилось, однако в какой-то мере «еврейский вопрос» в силу обстоятельств был потеснен в риторике правых «немецким вопросом». В целом же в годы войны правые рассматривали евреев исключительно как спекулянтов, мародеров, германских шпионов, проводников революционных идей, людей, не способных (или не желающих) защищать Россию и страстно жаждущих ее поражения. Исходя из этого правые продолжали проводить юдофобскую политику, не допуская и мысли о возможном равноправии евреев и отмены черты оседлости. «За предательство ли и шпионство хотят жидам дать право их народу? Не равноправие заслужили они, а кнут и виселицу! Зачем эвакуируют евреев и заселяют ими внутренние губернии, откуда их потом трудно будет выжить? Пусть их оставляют на местах, где они отлично уживутся с немцами, которым служат», — восклицал в 1915 г., выступая в Русском собрании, В.М. Пуришкевич{1527}.

Между тем в результате захвата немцами территорий, входивших в черту оседлости, евреи (беженцы и выселенцы) стали массово продвигаться вглубь России, что де-факто привело к ликвидации черты оседлости и заставило правых разрабатывать вопросы, касающиеся правил проживания еврейского населения в новых условиях. Один из таких проектов решения «еврейского вопроса» был озвучен на монархическом совещании в Саратове в августе 1915 г. «Евреев-беженцев и евреев, выселяемых из опасения их предательства и шпионства из района военных действий, следует сосредоточить в гг. Баку, Эривани, Шуше, Тавризе, Тифлисе, Александрополе, Ахалцихе, Ахалкалаки, в которых население не так легко поддается к их засилью, а не высылать во внутренние губернии, где от них пострадает слабое русское население», — говорилось в документе{1528}.