Вторжение из ада - Юрий Петухов

— Удавкой ты был на глотке моей! — мрачно процедил Иван, глядя в пол.

— Лучше б мне пришлось сдохнуть в Пристанище!

— Еще сдохнешь, Ванюша. Не печалуися о былом. U грядущем подумай!

— Отслужил я тебе! — Иван стиснул виски ладонями — Отслужил свое рабство, неволю свою, все, чего требовал, исполнял! Чего еще хочешь, нечисть?!

Авварон снова захихикал, утробно, плотоядно. Потом примостился поудобнее, зачесался под рясой и уставился в Ивана тяжело, мрачно, в оба глаза.

— Исполнял, говоришь? Это дело десятое, дела делать да исполнения исполнять. Видать, не все ты понял, Ва-нюшенька Ты впустил меня в себя, и стал я твоим хозяином и господином. А до того был лишь поводырем да наставником. Вот так-то, милый! Жристалл при тебе был А я внутри тебя! Я и сейчас внутри тебя, в тебе самом Иван! Не сразу я из Кристалла нужное-то вытянул, не сразу, все вживался да приглядывался, не мог дотянуться до него изнутри тебя. Да только ведь ты сам раскрылся, сам вразнос пошел, родимый ты мои, без принуждения, без попреков. Ты думал, сердешныи, что эдак-то маяться, скитаться, метаться из мира в мир, а потом все вверх дном переворачивать можно запросто так. Нет, Ваня, нетушки! Ты меня тешил, меня ублажал… да ненароком и раскрылся, сам того не заметив. Своим ты стал для всех нас, родным и близким- и координаты Сквозного канала через тебя познали, и дороженьку из Пристанища в Систему, а из Системы в вашу епархию земную, все через тебя. От прыти твоей замешкались даже, думали, когда еще к канальчику сквозному дверочка найдется, когда еще воронка-то приоткроется, ведь для этого потрясения нужны ого-го какие, катаклизьмы, Ванюша, как говорят люди необразованные и простые, без них-то никак! А ты удружил, услужил пуще прежнего — такую заваруху учинил, так шарахнул по Земелюшке, что вот она, дверца-то — и открылася!

— Все врешь! — взъярился Иван. Теперь его трясло от гнева, от злости.

Авварон, подлец, перешел от намеков к прямым обвинениям. Нет, все не так, все это ложь! Нечистый явился поизмываться над ним, поиздеваться перед смертью. Неминуемой, страшной и… бесчестной смертью. Бесчестной? Да, надо признаться самому себе, чести мало, он не спас Землю, так получилось. Но не он ускорил ее погибель, не он! И нечего возводить на него напраслину. Этот бес глумится над ним, хочет, чтобы он не просто погиб, сражаясь, с верой, с убежденностью в правоте своего дела, а чтобы он сломался перед смертью, превратился из человека, из воина в кусок падали, в тряпку, в дерьмо. Нет!

Не будет этого! Все было правильно! Иначе нельзя было поступать, все верно!

Большего, чем он, Иван, и его товарищи, сделали для Земли, для всех людей, сделать было просто невозможно. А все остальное от лукавого! Этот гад опять морочит его, напускает морок! Хотя и есть в его словах доля… доля истины, есть что-то верное… есть? Нет! Нельзя ему поддаваться! Ни на миг нельзя! перед внутренним взором Ивана встали первые мученики, которых он видел своими глазами, две корчащиеся на поручнях фигурки. Страшное пламя освещало их… и сжигало. И голос, пронзительный голос, звучащий изнутри: «Он не придет в этот мир мстителем, не придет!» Так было. Это жестокая правда, которую не перекроишь, не изменишь. Но он никогда не мстил! В нем не жила месть! Он вершил справедливый, праведный суд. Иди, и да будь благословен!

Такими напутствиями не бросаются! Суровый, но добрый лик заслонил всеуничтожающее пламя. Глаза, в нем жили глаза. И золотились доспехи, вились в лазури стяги, блистали зерцала и шлемы. Да, иначе быть не могло, он вершил Добро и только Добро! Сгинь, сгинь, нечистая! Пусть смерть! Пусть гибель! Пусть забвение и даже позор! Но совесть его чиста!

Иван резко выбросил влево руку, намереваясь отшвырнуть от себя гнусного гаденыша, сбросить его с дивана. Но рука рассекла воздух.

Авварон, как ни в чем не бывало, сидел на красивом резном столе у окна. Сидел, чесался под рясой, сопел, хлюпал. И поглядывал искоса.

— Убирайся прочь! — потребовал Иван.

В руке у него, на ладони, лежала рукоять — только сожми, и вырвется, засверкает всеми цветами радуги хара-лужное лезвие меча — непростого меча, рассекающего живую и неживую плоть. Иван смотрел на рукоять и ждал. Что поделаешь! Опять эта комната. Опять лютый враг в ней. Так уже было. В прошлый раз он вышел победителем из жестокой схватки, он сумел отправить в ад бывшего министра обороны, выродка, предателя, подонка, убийцу. Что будет сегодня?

— Горячий, горячий ты, Ванюша, — просипел негромко и укоризненно Авварон, — а ведь я к тебе, повторяю, ты, небось, запамятовал, с добром и благодарностью пришел. Ты хоть выслушай спервоначалу… ну, а потом, — нечистый вздохнул совсем горестно, страдальчески, утер рукавом набежавшую слезу, — потом секи долой голову мою, не жалко!

— Паяц! Скоморох! — Иван криво усмехнулся, думая, а стоит ли об эдакую гадину поганить добрый меч. Там, снаружи, гибли люди — добрые, умные, честные, чистые. А он тешил беса, он не мог изгнать его ни из этой тихой комнатушки, ни из себя самого.

Авварон понял, что рубить его и вообще обижать пока не будут. И снова уставился на Ивана двумя желтушными выпученными глазами-сливинами, уставился, будто захотел заворожить, подавить тяжким, свинцовым взглядом.

— Не скоморох я, Ваня, — заговорил он без обычной гугнивости и картавости, — не скоморох. И ежели кого мечом сечь собрался, так секи самого себя. Ты во всем виноватый. Ты! Ты был разработкой особого отдела Синклита, тебя забросили в Пристанище неспроста, понимаешь? Не делай вида, что ты совсем бестолковый, сейчас ты все понимаешь. И тогда ты кое-что понимал! Ты помнишь тех людей подо льдами? Ты звал их про себя «серьезными», ты думал, они и есть тайные правители мира… Да, они вершили большие дела, но правили миром другие, те, кого мало кто видел, а ежели и видели, так принимали совсем за других. А «серьезные» были подставкой, марионетками. Серьезными, солидными, весомыми, но марионетками. Смекаешь? И сама разработка, по которой тебя, Ванюша, на мытарства обрекли да закинули к черту на рога, другими была подброшена в особый отдел, нами, Ванюша, ежели говорить попросту. Они на скелетик только мясца нарастили, технически подработали да запустили. И все, мой милый друг и любезный брат, пойми это, все, что с тобой приключилося от тех дней стародавних и до дней нынешних, с тобой и с вашей колонией земных слизней, все было спланировано, запрограммировано от начала до конца. Ты тогда поверил, будто бы вложенная в тебя сверхпрограмма — это всего лишь Первозурга ликвидировать да кой-чего из Пристанища уволочь. А все было сложнее, Ванюша… Тихо, тихо! Не ерепенься ты, не дергайся, родимый, вот дослушаешь, тогда и махать своим кладенцом будешь. Или правда глаза колет?!