Сказка и быль. История русской детской литературы - Бен Хеллман

Лишь некоторые новые поэты смогли создать собственный поэтический мир. Одним из лучших авторов более молодого поколения стала Марина Бородицкая (р. 1954). В первый раз она напечатала свои стихи в 1981 году, две первые книги вышли в 1985-м. Темы традиционные: семья, игры и прогулки, звери и птицы, – но Бородицкая сумела избежать упрощенного тона, повествуя о детях. Она обладает прекрасным чувством языка и любит играть словами. Яркий пример – оживление застывшей метафоры в стихотворении «Убежало молоко».

Глава одиннадцатая. Перестройка приходит в детскую литературу (1986 – 1991)

С избранием Михаила Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС в 1985 году началось время глубоких перемен. Главными лозунгами были перестройка и гласность. VIII съезд писателей СССР летом 1986 года предоставил первую возможность оценить готовность писателей приспособиться к новой ситуации. В традиционной манере детская литература обсуждалась в рамках специальной комиссии. Председатель, Сергей Михалков, открыл собрание следующими словами: «Итак, нерешенных проблем много… Давайте решать их сообща, как истинные друзья и единомышленники»[606]. Это звучало как последний, панический призыв правящих кругов накануне бури, и на самом деле, хотя к микрофону по-прежнему допускались только старые и проверенные кадры, критика звучала гораздо острее, чем раньше.

Тревожным фактом оказался низкий статус детской литературы. Об этом говорили не только писатели, но и критики. Несмотря на все призывы, «толстые» литературные журналы продолжали игнорировать детскую литературу, и даже «Пионерская правда» не интересовалась новыми книгами. Радий Погодин прямо назвал ситуацию «крестовым походом» против детских писателей[607]. В результате многие авторы стали писать исключительно для взрослых, а молодых талантов отвращали от детской литературы ее недооцененность и низкие гонорары.

Критик и литературовед Игорь Мотяшов (р. 1932) жаловался на низкое качество книг о дне сегодняшнем. Многие аспекты жизни молодых людей никак не отражались в литературе или описывались поверхностно. Мотяшов решительно осуждал любые отклонения от общепринятой коммунистической морали. И куда пропали положительные герои? – спрашивал он[608].

Одной из причин падения качества детской литературы было наличие цензуры. Наконец-то это признали открыто. Важные произведения оставались неопубликованными или выходили только в провинции. Издательские бюрократы не хотели рисковать, боясь, что за недосмотр их привлекут к ответу. Критика издательств «Детская литература» и «Малыш» продолжалась и после съезда. Монопольная ситуация этих гигантов была поставлена под вопрос. Их издательская политика была весьма спорной: огромные тиражи многих книг совершенно не соответствовали настоящему читательскому спросу. Издательский процесс занимал все больше и больше времени. Владислав Крапивин утверждал, что публикации приходилось ждать от трех до семи лет[609].

Многие годы считалось аксиомой, что дети в Советском Союзе – привилегированный класс. Теперь сравнение с другими странами показало беспочвенность подобных утверждений, по крайней мере в области детской литературы и детского театра. Публиковалось все меньше книг. Если говорить о количестве наименований, оно составляло лишь 4 – 5 процентов от общего количества печатной продукции, что намного ниже, чем соответствующие показатели, например, в Швеции. Вспомнили, что в дореволюционной России только в Москве и Санкт-Петербурге выходило около двадцати детских журналов и еженедельных газет. Советский принцип централизации с семимиллионными тиражами одних и тех же книг больше никого не устраивал. В детском театре наблюдались сходные процессы. Упор делался на несколько больших, «официальных» театров, а малые театральные труппы не поощрялись. Изучение детской литературы тоже снизило обороты. «Дом детской книги» постепенно превратился в обычную библиотеку, и теперь раздавались призывы к созданию нового центра по изучению детской литературы, организованного по западному образцу.

Выпускалось мало современных детских книг, которые можно было бы сравнить с выходившими в то время книгами для взрослых. Серии для школьных библиотек поэтому в основном перепечатывали взрослые романы. Однако существовал возрастающий интерес к классике жанра, и в начале перестройки выходило немало книг таких полузабытых писателей, как Пантелеев, Житков и Беляев. Много обсуждалась и ситуация с переводной литературой. В 1970 году на Съезде писателей РСФСР Агния Барто утверждала, что лучшие образцы мировой классики для детей доступны русскому читателю, но ее примеры – Чарльз Диккенс, Жюль Верн и Марк Твен – показывали, что время остановилось[610]. В 1989 году в журнале «Детская литература» критик Владимир Акимов признавался, что на зарубежную литературу смотрели только через узкую щелочку, а теперь «настала пора прорубить окно – совсем широко! – во всю подлинную мировую литературу»[611].

Чтобы помочь процессу обновления, в 1987 году был объявлен Всесоюзный конкурс на лучшую детскую книгу. Результаты подтвердили представление о кризисном состоянии жанра. Победитель конкурса Юрий Коваль воспользовался возможностью открыто выступить с суровой критикой возникшего положения. По его словам, ситуация в детской литературе была уже не просто застоем, а болотом. Престиж жанра падал, интерес к нему ослаб, новых имен было мало, а известным светилам пришлось постоянно сражаться с чиновниками, утверждал он[612]. Коваль признался, что его собственная повесть «Недопесок» напечатана полностью только во время перестройки. Получившая первую премию во Всесоюзном конкурсе книга «Полынные сказки», лирическое изображение детства в деревне перед революцией, подверглась сильной цензуре, когда Коваль ее выпустил в 1985 году. Одна из причин трудностей заключалась в том, что в первоначальном варианте слишком подчеркивалась положительная роль православной церкви.

Отношение к религии на самом деле и было первым, что подверглось пересмотру. В 1986 году на Съезде писателей азербайджанский писатель Максуд Ибрагимбеков заявил: «Мы должны бороться с религией, но ни в коем случае не с Библией»[613]. Детям следовало получать атеистическое воспитание, но они должны знакомиться с десятью заповедями и Откровением, с Библией, Кораном и Талмудом. Это все – важная часть общего культурного наследия. С таким утверждением согласился и Сергей Михалков: «Для того, чтобы бороться, надо знать, с чем бороться»[614]. Оказалось, что еще в 1960-х годах Корней Чуковский вместе с Валентином Берестовым и другими писателями составил книгу под названием «Вавилонская башня и другие древние легенды», которая накануне выхода была запрещена[615]. Теперь эту идею подхватил журнал «Веселые картинки», который начал в 1989 году печатать серию библейских рассказов, аргументируя это начинание тем, что Библия – часть общей культуры и в ней содержится глубокая мудрость.

Даже конкурс детских книг не смог проложить мост через пропасть между реальностью жизни и жизнью, изображаемой в книгах для детей и юношества. Теперь же доза правды должна была увеличиться и «грубая проза жизни» смогла ворваться в литературу. Слишком долго образы молодежи в литературе оставались идеализированными, теперь нужны были книги, которые могли бы отразить моральную деградацию – материализм, апатию, проституцию, наркоманию и бессмысленную жестокость. Лживая, пропагандистская историческая литература должна была уступить место попыткам заполнить белые пятна истории. В 1987 году Владимир Железников рассказал коллегам, что перестройка заставила его переписать уже готовую к публикации книгу. Начинался «период “критического реализма”», заявил Железников[616].

Всем уже было ясно, что оптимизм, с которым в 1930-е годы встретили централизацию советской литературы, нацеленной на коммунистическое воспитание детей, был необоснован. Применение принципов плановой экономики к литературе предоставляло невиданные возможности контролировать ее развитие и содержание. К несчастью, это не только способствовало возникновению новой литературы, но и привело к преследованию писателей, отклоняющихся от норм, и к цензурным репрессиям против талантливых произведений. Цена, заплаченная за это, в виде прерванных, изуродованных писательских судеб, была высока. Многие написанные в советское время книги воспринимались впоследствии как конъюнктура, продукт политической ситуации и идеологической атмосферы своего времени. Действительность, которую писатели должны были изображать, оказалась неуловимым понятием. Неразрешимой проблемой осталось требование сочетать идеологическую чистоту с высоким художественным уровнем. В духе командного подхода предполагалось, что качество советской литературы можно повысить по призыву Центрального комитета партии или очередного съезда писателей. Это обернулось ложью.