В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

Впрочем, возня с ключами, сам процесс передислокации и зажигание света несколько остудили ей голову; поэтому, когда они оба оказались уже в её полукухне-полуприхожей, она снова растерялась и смутилась.

В её идеальной картине мира ему следовало подхватить её и потащить в кровать — там было бы не до смущения, и вопрос был бы решён. Но у Райтэна приоритеты были расставлены прямо противоположным образом: ему требовалось сперва, наконец, объясниться, а уж дальше — если объяснение пройдёт успешно — можно и продолжать с поцелуями. Потому что, как он справедливо полагал, если начать с поцелуев — в конце опять можно получить звание скотины, которая пользуется моментом и только об одном и думает.

Поэтому Райтэн попыток перемещаться в сторону спальни не предпринимал, а Олив чувствовала себя всё более неловко, потому что ей, как раз, обсуждать что-то совершенно не хотелось. Она была абсолютно, незыблема уверена, что объяснение, которое хочет сделать Райтэн, сведётся к «нам хорошо вместе, давай получать от этого удовольствие, но помнить, что это просто развлечение».

Наконец, не дождавшись от неё инициативы в беседе, Райтэн попробовал завести разговор сам:

— Се-Стирен! — проникновенно начал было он, но Олив, которая осознала, что сейчас ей грозит услышать это «просто развлечёмся, ничего личного», поспешила опередить его и сделать вид, что это она использует его, и это ей не нужно ничего сверх постельного развлечения:

— А давай мы просто переспим и разойдёмся?

От неожиданности и обиды Райтэн поперхнулся несказанной фразой и растерянно заморгал. Затем надумал оскорбиться. Сложив руки на груди, он выпрямился и холодно спросил:

— И в каком это месте я похож на работника борделя?

Олив безудержно покраснела, беспомощно всплеснула правой рукой и почти бегом отступила вглубь кухни, где начала совершенно бессмысленно имитировать деятельность, переставляя какие-то тарелки и чашки, пытаясь за этой псевдодеятельностью скрыть своё смятение и смущение.

Понаблюдав за её метаниями, Райтэн остыл, потёр лоб рукой и сдержанно уточнил:

— И что такого страшного в том, чтобы просто поговорить?

Она замерла — с непереставленной кружкой в руках. Аккуратно поставила её на место, повернулась к нему.

Ей некстати — точнее, как раз очень кстати, — вспомнился кусочек письма, в котором он обещал, что всегда её выслушает, и она может просто сказать как есть, не переживая о том, что будет не понята или не услышана.

Это был ужасный, глубокий, раздирающий душу контраст: Райтэн был таким добрым, таким понимающим, таким нежным — и было мучительно, невозможно стать его любовницей и не погрязнуть всем сердцем в надежде на большее.

Она, совершенно точно, была неспособна высказать, что именно её пугает и тревожит — потому что, вопреки всем её защитам и стараниям, она уже всем сердцем погрязла в надеждах на любовь, и мысль, что он-то видит в ней лишь постельное развлечение и, получив своё, скоро остынет… и она останется не только с разбитым сердцем — она ещё и потеряет друга… а может, и друзей вообще — потому что Дерек, очевидно, встанет на сторону Райтэна…

Ни на минуту, ни на секунду Олив не допускала мысли, что может быть интересна Райтэну больше, чем просто случайная любовница, — потому, что ей отчаянно, глубоко и безудержно хотелось быть именно чем-то большим. Потому что для неё Райтэн и был уже этим чем-то гораздо большим — и тем страшнее было бы осознать, что для него она таковым не является.

Ей сделалось настолько мучительно, по-звериному страшно, что она, пожалуй, тут же и вытолкала бы его за дверь — да вот ноги отказывались держать. Всё, на что её хватило — опереться здоровой рукой на стол за своей спиной.

Райтэн чем дальше, тем меньше понимал. За эту неделю он передумал уже все на свете причины, какие, на его взгляд, могли бы повергать Олив в такие метания. Он даже думал было, что, может, не понравился ей как любовник — в конце концов, что ещё можно предположить, если женщина после близости с вами в слезах выставляет вас наружу, угрожая ножом?

Мысль об истинной причине её страхов в его голову даже не постучалась. У него, правда, в жизни хватало любовниц, с которыми он спал чисто для развлечения, но всё это были женщины, которым был по душе такой образ жизни и которые и не претендовали на серьёзную связь. Он отродясь не пытался соблазнить женщину — он всегда предлагал прямо и не настаивал, если получал отказ. Олив, ко всему, была не просто случайной женщиной, а боевой подругой — он бы в жизни к ней не прикоснулся, если бы не был готов к серьёзным отношениям и если бы не хотел этих самых отношений с ней. Это была бы подлость, а Райтэн не был способен на подлость и не предполагал, что она может считать его способным на неё. Поэтому он, в конце концов, пришёл к болезненной, подрывающей его уверенность в себе мысли, что он со всеми своими чувствами ей даром не сдался, и что она боится, что он начнёт давить и принуждать её к постоянным отношениям и к браку, а ей всего этого не надо и не хочется — ей его, Райтэна, не надо и не хочется.

Непонимание между ними было в высшей степени фатально. Ни один из них не мог заговорить о своих страхах первым, потому что оба они мучительно, безнадёжно боялись быть отвергнутыми.

Если бы Олив осмелилась поделиться, что ей хочется большего, чем просто интимной связи, он тут же бы отдал ей всего себя с потрохами. Если бы он сам осмелился сказать, что просто боится, что он ей совсем не нужен и нежеланен, она тут же бы горячо разуверила бы его в этом.

Но всё, что у них получалось, — это глазеть друг на друга, и бояться, и отчаянно скрывать этот страх друг от друга.

Они бы, наверно, так и разошлись бы в этот вечер — каждый от имени другого отказал бы себе в любви — и, скорее всего, уже никогда бы не решились бы сойтись вновь, слишком уверенные в том, что их чувства не взаимны.

К счастью, небеса порой сжаливаются над такими идиотами и посылают им удачную случайность — в этот раз случайность эта вылилась из небес в прямом смысле слова: неожиданным ливнем. Райтэн, который уже всерьёз было думал уйти — ему была бесконечна унизительна мысль, что он навязывается женщине, которой он не нужен, — чуть вздрогнул, услышав, как подхваченные ветром потоки дождя забились в дверь и окно.

— Чаю? — тихо предложила Олив, невольно чувствуя радость от того, что не может теперь просто его выставить.

Оба они невольно обрадовались поводу побыть наедине ещё немного.

— Если позволишь, — согласился Райтэн и, не позволив ей заняться хлопотами, принялся сам разводить огонь.

Она молча наблюдала, как он возится с печуркой, чайником, заваркой. Ей в этот момент казалось, что не бывает красивее его рук, и что всё, чего ей хотелось бы — видеть эти руки каждый день. С чашкой, с банкой заварки, с чем угодно!

Она заплакала.

Руки его бессильно опустились.

— Это была редчайшая волшебная заварка, которую ты берегла для особого дня? — бесцветно спросил он, потому что фантазия его отказывалась предполагать, что в этот раз он сделал не так.

Она замотала головой и прижала ладонь к губам: с губ этих отчаянно, неудержимо рвалось признание в любви, и она пыталась вжать его обратно внутрь себя.

— Хорошо, — он сложил руки на груди и принялся играть в угадайку. — Ты предложила чаю чисто из вежливости, и мне следовало благородно отказаться и уйти?

Она снова помотала головой.

— Ах да, — язвительно припомнил он свою обиду, — как это я забыл, что попал сюда только на правах работника борделя…

Договорить он не успел; она, резко перестав плакать, взвилась от возмущения и с криком:

— Да это тебе только работницы борделя и нужны! — зашвырнула в его сторону чашкой, которую держала в руках и, отвернувшись к нему спиной, попутно своротила ещё часть посуды на пол.

Чашка до него, впрочем, не долетела. Он вздрогнул от громкого звона и треска.

Порассматривал с большим удивлением её унылую спину, от которой так и веяло отчаянием.