Восхождение царицы - Маргарет Джордж

решать, – ответила я. – По моему разумению, стоило бы успокоить народ, заявив, что ты не хочешь становиться царем. – Я помолчала. – Разве тебе недостаточно этих фальшивых историй, этих пятен на репутации, когда невесть кто приветствует тебя как царя, когда чьи-то руки надевают короны на твои статуи и пишут республиканские лозунги на преторском кресле Брута?

Он вздохнул.

– Да, действительно, меня они донимают.

– Тогда кончай с ними! Один из вас – Антоний или Лепид – предложит ему корону прямо на ростре, на луперкалиях, на глазах у всего Рима. Сделать это нужно как можно демонстративно и театрально. А ты, Цезарь, должен решительно от нее отказаться – точно так же демонстративно и торжественно. Потом твой отказ занесут в анналы храма Юпитера на Капитолийском холме.

Несколько мгновений все молчали. Глядя на Цезаря, я поняла: если он недоволен, то только тем, что не сам до всего додумался.

– Очень умно, – наконец признал он. – Да. Это послужит ответом тем, кто мутит воду.

– При условии, что ты стремишься именно к такому ответу, – сказала я. – Ты должен заглянуть в свое сердце и убедиться.

Глаза его вспыхнули, и я поняла, что зашла слишком далеко. Мне следовало задать этот вопрос с глазу на глаз. Однако ответ был нужен сейчас, чтобы Антоний и Лепид знали, что им предстоит сделать.

– Что ж, – проговорил Цезарь. – Я уверен. Я не буду царем в Риме и не желаю им быть.

Одна ли я уловила эту тонкость – «царем в Риме», а не «царем Рима»?

– Значит, ты согласен с моим планом? Тебе предложат корону, а ты откажешься от нее? Кто это сделает: Антоний или Лепид?

– Я предложу корону, – сказал Антоний. – Меня уже знают как человека, способного на самые невероятные выходки, а у Лепида репутация более серьезного человека.

– Но тогда, может быть, лучше подойду я? – предложил Лепид. – Народ воспримет меня более серьезно.

– Нет. Если это сделает Антоний, все будет выглядеть достовернее, не как нечто продуманное, а как порыв, – возразил Цезарь. – Тебя знают как человека рассудительного, ничего не делающего сгоряча, а про Антония всякому известно, что он порывист и бесшабашен. Нельзя, чтобы народ заподозрил инсценировку.

– Народ – это одно, – заметил Антоний, – но есть и те, кто стоит за всеми последними выходками. Уж они-то действуют не более спонтанно, чем мы. Знать бы, кто они, Цезарь.

– Понятно одно: кто-то из твердолобых аристократов, из тех, кого называют «оптиматами», желает вернуть утраченную власть. Но кто именно? Я пытался предложить им места в правительстве, сделал преторами и Брута, и Кассия. Другие бывшие сторонники Помпея, кого я простил, вроде бы покорились и примирились, но я не могу читать их мысли. День за днем они собираются вокруг меня и выражают почтение, но как знать, о чем они говорят, когда встречаются в своем кругу?

– Нам нужно внедрить к ним шпионов! – предложил Антоний.

– Тогда я точно стану тем, кем меня называют за спиной, – тираном. Правитель с тайной полицией, шпионами и подозрительностью. Нет, я скорее приму смерть от их рук, чем возьму на себя ту роль, которую мне навязывают!

– Не говори так! – сердито прервала его я. – Как вообще можно управлять страной без шпионов? Хорошая система тайного сыска спасла немало людей.

– Как это по-восточному! – промолвил Цезарь. – Порой я забываю, откуда ты родом, дитя Птолемеев и Нила. Но здесь у нас восточные обычаи приживаются не слишком хорошо.

В комнату тихо вошла служанка, чтобы снова наполнить светильники оливковым маслом. Она встала на цыпочки и из кувшина с узким горлышком подлила в лампы душистой жидкости золотисто-зеленого цвета. Может, она тоже шпионка? Подслушивает, о чем мы тут говорим? Как легко помешаться на почве подозрительности! Может быть, Цезарь прав.

Мы все молча ждали и только после того, как служанка вышла, разразились нервным смехом.

– Значит, решено? – спросила я. – Когда начнутся луперкалии?

– Через четырнадцать дней, – сказал Антоний. – Пятнадцатого февраля. А ведь этот месяц, оказывается, и назван в честь хлещущих ремней, – заметил он, словно только что об этом догадался.

– Значит, ждать осталось недолго, – сказал Лепид.

Антоний и Лепид ушли, тихо выскользнув в холодную тьму, а Цезарь задержался. Он долго надевал свой плащ и стоял в комнате, изучая фрески, как будто никогда раньше их не видел. Особенно одну: на темно-зеленом фоне изображалась гавань, где пенились белыми барашками волны, корабль с наполненными ветром парусами и фантастический каменистый мыс.

– Уверена, этот вид для тебя не нов, – сказала я. – Должно быть, ты сам велел написать картину и смотрел на нее много раз.

Я прислонилась к нему – первый личный жест, который я позволила себе в ту ночь.

– Да, конечно. Но сегодня фреска выглядит необычно. На ней изображен другой мир – естественный, свежий, чистый.

Он обнял меня за плечи.

– Я устал от извращенного духа города, от пересудов и шепотков, от лживых чувств, фальшивых выборов, анонимных провокаций. Мне хотелось быть в стороне от них, но теперь, с этой дурацкой демонстрацией, я присоединяюсь ко всем.

Прежде чем я успела защитить свою идею, Цезарь поспешно добавил:

– Не обижайся. Я реалист и прекрасно понимаю, что план хорош. У тебя превосходное политическое чутье, а меня оно порой подводит. Тебе есть чему научить меня, и такая возможность у тебя появится. Скоро.

– На что ты намекаешь? – спросила я. – Пожалуйста, поделись со мной.

– Только после луперкалий. Тогда я раскрою тебе свой план, а сначала мы должны осуществить твой. Спи спокойно, моя царица.

Он легко коснулся губами моих губ и повернулся, чтобы уйти.

– Тебе нравится держать меня в неведении! – крикнула я вдогонку. – Это дает тебе власть надо мной.

– Нет, – возразил он. – Не над тобой, но над моими врагами. Пока не настало время, будет лучше, если о моем замысле не узнает никто, кроме меня самого.

Быстрым шагом он вышел в ночь, и его окутала тьма.

После его ухода я поднялась по ступенькам к себе в комнату, изнемогая от навалившейся усталости. Час был поздний, в какой не спят одни заговорщики. Интересно, кто еще в Риме, кроме нас, проводил сегодня тайные встречи?

В воздухе висел туман, и убывающая луна, похожая на голову мраморной статуи, омывала холодным светом кроны сосен. В такую ночь расходящимся по домам заговорщикам нужно тщательно маскироваться, ибо луна ярко освещает их.

У дверей спальни Птолемея я прислушалась. Он заснул, но порой тихо кашлял. Как только моря станут безопасны для плавания, нам придется уехать. Климат Рима очень вреден для его здоровья.

Я вошла в