Восхождение царицы - Маргарет Джордж

ее разглашать. Правда, у него имелся еще один выход – отклонить предложенную честь. Но я понимала, что такой поступок невозможен для Цезаря.

Следующее происшествие случилось, когда он возвращался после загородной церемонии: толпа вдруг стала приветствовать его как царя. (Я до сих пор теряюсь в догадках, были ли то наймиты его врагов, устроившие провокацию, или часть народа действительно желала видеть его царем?)

Он ответил:

– Я не царь, но Цезарь.

Естественно, его слова мигом разлетелись по всему Риму.

Вскоре после этого кто-то возложил царскую диадему на статую Цезаря на ростре, а один из народных трибунов велел ее убрать. Цезарь приказал, чтобы диадему посвятили Юпитеру, единственному истинному правителю Рима, однако случай породил толки. Оставалось загадкой, кто за этим стоит и в чем его замысел.

Но кем бы ни был невидимый манипулятор, я точно знала, что все происходит не по указанию Цезаря. Я решила, что нужно перехватить инициативу. Пусть Цезарь публично объявит о своих намерениях. Чтобы обсудить эту перспективу, я организовала у себя на вилле тайную встречу. Кроме самого Цезаря, я пригласила Антония и Лепида. Антоний был необходим для осуществления моего замысла: как и обещал Цезарь, недавно он стал жрецом Юлианского культа, а в качестве консула должен был сыграть определенную роль в некой намечавшейся на ближайшее время церемонии. Лепид же, будучи начальником кавалерии, являлся вторым после Цезаря по рангу военным командиром, и я не сомневалась в его личной преданности Цезарю. Ни в ком больше, кроме Антония и Лепида, я уверена не была.

Темнота наступила уже несколько часов назад, и все лампы пришлось заново наполнить маслом, когда первым из гостей прибыл Цезарь. Стряхнув вечернюю влагу с плаща и передав его слуге, он повернулся ко мне и сказал:

– Тайная встреча под покровом тьмы заставляет почувствовать себя заговорщиком.

– А мы и есть заговорщики, – ответила я. – Мы в заговоре против тех, кто в заговоре против тебя – кем бы они ни были.

Ночь выдалась холодной, ветер задувал в окна и двери, раскачивал стойки ламп, отчего на стены ложились трепещущие тени. Сверху доносился прерывистый кашель Птолемея.

Я надела закрытые туфли, но пол был таким холодным, что ноги все равно мерзли. До этой зимы в Риме я и не подозревала, насколько холодны мраморные полы.

– Проходи, – пригласила я и провела его в маленькую комнату, согретую с помощью жаровни.

– Я стал воистину гостем в собственном доме, – заметил он. – Ты так долго живешь здесь, что кажется, будто он всегда был твоим.

– Здесь не похоже на мой дом, – призналась я. – И скоро…

– Да-да, я знаю. Мы поговорим об этом попозже, – сказал он. – У меня есть план, который, я думаю, тебе понравится.

Прежде чем он успел продолжить, я услышала, как прибыл Лепид и слуги провели его в дом. Лепид был озадачен.

– Приветствую, прекрасная царица. Я сгораю от любопытства.

Он вопросительно взглянул на Цезаря.

– Нет, это не я затеял, – покачал головой Цезарь. – Я в таком же неведении, что и ты.

Лепид остановился у тлеющей жаровни, энергично потирая руки.

– Ну, хотя бы на холоде торчать не придется, – с улыбкой промолвил он.

Тут появился и Антоний, кажется слегка удивленный тем, что оказался последним.

– Очень нелегко вырваться от Фульвии, – сообщил он в свое оправдание. – Скажи я, что тут замешана политика, она увязалась бы за мной, а развлекаться посреди ночи не отпустила бы.

– Неужто она тебя укротила, Антоний? – спросил Лепид.

– Ты вырвался, и уже не важно, каким образом, – заключила я. – Садитесь, друзья.

До сего момента все трое стояли посреди комнаты. Я указала им на удобные кушетки и украдкой взглянула на Цезаря в надежде, что он вспомнит о подушках и коврах наверху.

Расположившись на кушетках с гнутыми деревянными ножками и многочисленными мягкими подушками, они выжидающе уставились на меня.

– Расскажите мне о предстоящем празднике луперкалий, – попросила я, усевшись напротив на стул с прямой спинкой.

Они несколько растерялись – неужели я созвала к себе под покровом тьмы троих самых могущественных людей Рима, чтобы послушать рассказ о празднике?

Наконец Антоний сказал:

– Это древняя церемония. Одним богам ведомо, с каких времен она повелась. Ритуал имеет отношение к плодородию. Жрецы разрезают снятые шкуры жертвенных животных на полоски и бегают по улице, хлеща ими встречных. Это шумный и буйный праздник.

– Он забыл сказать, что жрецы бегают по улицам полуобнаженными, а женщины, желающие зачать, нарочно подставляются под удары их ремней, которые называются februa. Много шума, все в крови перемазаны, – поморщился Лепид. – Не люблю этот праздник.

– Насколько я поняла по прошлому году, в народе он популярен, – заметила я. – Все приходят посмотреть на действо. И ты, Цезарь, – разве ты не будешь наблюдать за происходящим на ростре? Разве это не входит в твои обязанности?

– О да, – сказал Антоний. – Он должен председательствовать на церемонии, в золоченом кресле и в триумфальном облачении.

– Значит, все будут смотреть на тебя? – спросила я Цезаря напрямик.

– Главным действующим лицом праздника буду не я, если ты это имеешь в виду, – ответил он.

– Но жрецы должны в итоге подбежать к нему, – поправил Антоний. – Они промчатся по всем улицам Рима и закончат путь у ростры.

– То есть именно это ты и будешь делать, – сказал Лепид. – Ты же один из жрецов.

– А также консул, – добавил Цезарь, и я услышала нотку разочарования в его голосе. – Достоинство консула несовместимо с действиями жреца луперкалий.

– И кто создал это противоречие? – обратилась я к Цезарю, удивив его. – Разве не ты назначил Антония на две взаимоисключающие должности?

Цезарь поморщился: он не любил, когда я укоряла его, тем более при людях.

– К чему ты клонишь? – холодно спросил он.

И тут я поняла: сам факт, что они приглашены сюда женщиной, выбивает их из колеи. Римлянки заняты домом и не проявляют самостоятельности в иных сферах, а я, иностранная царица – единственная особа женского пола в Риме, имеющая возможность держаться с ними наравне. Приглашать их к себе, задавать вопросы и давать советы, не относящиеся к домашним делам.

– Вот к чему, – сказала я, поднявшись. – Тебе пора во всеуслышание объявить о намерении стать царем – или об отсутствии такового. А какое время подходит для этого лучше, чем луперкалии? Ты будешь на возвышении, почти на сцене, у всех на виду. Надо перехватить инициативу, выступить и объявить народу то, что ты хочешь ему сообщить.

– А что я хочу сообщить? – спросил Цезарь и подался вперед, опираясь на костяшки пальцев.

– А уж это тебе