Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

жизни не брегущих, донесут, что укрывают опасную болезнь, дадено будет по десяти, а за приведенного в полицию со взятыми скрытно после умерших пожитками, также и за продающего старое платье, когда оные в том изобличены, по двадцати рублей за каждого человека».

Это было неожиданно и верно, просто и действенно. Я достаточно видел этих людей, я понял: вот решение. Уставши объяснять правильность своих мер, утомившись карать за их неисполнение, московские власти стали покупать свой народ. И народ уже был готов ударить по рукам, надо было только это понять, угадать нужное мгновение. Сейчас, на самой грани распада и ужаса, не прийти к согласию было невозможно. Алчба ослепляет даже страх. Деньги обещались немалые, тут уж не прогадаешь.

Я переписал лежавший передо мной документ, почти ничего не добавив.

146. Докладная записка

«Из прочих же событий подобного рода почтительнейше доношу, что неподалеку от одной деревни, находящейся в стороне от петербургского тракта, карантинною стражей была найдена мертвою семья из четырех человек, а с нею неизвестный тамошним обитателям мужчина роста среднего, православный, волосы русые, одеждою мещанин или ремесленник, с рукою левою незадолго до смерти пораненной, в городских сапогах.

Дом сей стоял на отшибе и другими жителями того урочища навещался редко. Определить причину смерти оказалось невозможным, поскольку еще до прибытия вызванного из Твери хирурга фельдфебель, будучи не в силах со своею малою командой охранить имущество покойных от посягательств остальных селян, приказал весь дом и прилегавшие к нему постройки сжечь, согласно высочайшей инструкции. Церковному же начальству мною о том случае не сообщено».

147. Щедрость

Антиресный указ сочинили мы, нечего сказать. Тут тебе и кнут, тут и пряник. За энто награда, а за то – штраф с каторгой. Не особо деньги считают, правда. Хоронить хотят только за казенный счет, поскольку по сие время «многие жители мертвых сами на наемных лошадях на кладбища вывозили и до оных, сидя подле самых гробов и на них облокотясь, препровождали, чрез что легко заражаться могли».

Хорошо, согласен. И за доносы о больных награждать – верно. За сведения об ограблении трупов – тоже правильно, и преосвященный тут особо настоял. Вещи мертвецкие мор питают, здесь спорить не о чем. Но уж отдельно платить за указание скрытых тел рабов божьих, что от мора преставились – не знаю, не слишком ли? Широко размахнулись. И за трупное ограбление и прочее вещей унесение от мест, в которых больные состояли, – сразу на плаху? Или даже прямо сразу позволено – к праотцам, если in flagranti delicto… Да, так и написано: «немедленное и беспощадное», вот оно куда завернули. Не возопиет ли народ опять, не взбунтуется ли? Только один пожар загасили.

148. Казнь

Обратно бил на каждом углу барабан, снова кричал глашатай важные от властей известия. Не хотел слушать Еремей, но буравились слова ему в голову злым червяком, проникали внутрь. Во исполнение указа о мародерстве… Четверо преступников… Взятые на месте с поличным посреди покинутых хижин в Покровском и Преображенском… По высокой милости государственной признаны совершившими еще до указа, а потому смерти не подлежащими. Бить кнутом, заковать в железа и в похоронные команды немедля определить… Соучастников же, числом до пяти, прилюдно заклеймить… И – бессрочная каторга.

Не хотел Еремей, а побрел вслед, словно околдованный, прямо мимо него повезли телегу. Четверо их там и было – ровно как объявлено. Тяжело шли лошади, ступая разбитыми копытами, только двух нашли в полиции кляч, совсем старых. Долгими складками тянулась вялая и пятнистая конская кожа – успел разглядеть Еремей, рядом шел. На преступников тоже посмотрел. Один только сидел прямо, ни за что не держался, другой пытался куда-то ползти, даже голову не мог приподнять, видно, сильно над ним поработали доблестные молодцы, как и над теми двумя, что лежали как попало, рядышком, на грязной соломе, лишь дышали прерывисто. Только странно: волосы спутанные, лица помятые, в испарине, а следов побоев да сукровицы не заметно ничуть.

Понял вдруг все Еремей. «Эй, служивые! – позвал. – Есть ли тут дохтур какой?» – Не ответили ему поначалу, тогда назвался, госпиталь помянул, карантин, послали к офицеру, что спереди ехал, саблю держал тяжелую. Снял шапку Еремей на ходу, обратился к его высокоблагородию. Доктора бы надо этим двум да, может, и в карантин, а солдат к ним подпускать нельзя вовсе – заразиться могут. Недоверчиво слушал офицер, да тут, как откуда ни возьмись, санитарный поезд наперерез идет. Замахал руками Еремей, смутил офицера, и – к поезду, а в нем доктор знакомый, иноземец, водил его Еремей по слободе не один раз. Отогнали штыками тех двоих, что двигаться могли, в сторону, осторожно забрался в телегу врач, ощупал лежавших, что стонали уже прерывисто, в сознание не приходя, и приказал их, по распоряжению Высокой комиссии, немедленно в карантин. А Еремею приказал за третьим посмотреть, дескать, сомневается он, и нельзя сразу троих прямо с плахи снимать, неуважительно получается, господин офицер обидеться могут. Уже совсем не хотел Еремей, а дальше пошел. Надо.

Повели соколиков на эшафот, все там было загодя приготовлено, и палач с кнутом мокрым, алчным. Только здесь упал третий злодей, завопил от боли, и опять не поверил капитан, но уже сам поманил Еремея. Распахнул Еремей тряпье вонючее, сразу в нужное место заглянул и тут же подозвал господина офицера и чиновника полицейского, что их на плахе дожидался, – пусть сами смотрят, только издали. Сизый, почти уже черный желвак ширился на глазах в левом паху преступника, да и справа виднелся еще один, поменее. Еремей нагнулся и прикрыл умирающего, завязал покрепче кушак, схватил за ворот и поволок в сторону. «Да уж отболел я, братцы. Нет, не заговоренный, а отболел и выжил, и через карантин прошел, и бумага у меня о том справлена», – говорил он во все стороны, но солдаты все равно отшатывались тугой волной и цепко держали приклады, миг – и ощерятся штыками. За спиной певуче свистнул кнут, и ему немедля откликнулся долгий нутряной крик.

«А ведь правильно их казнят, – вдруг подумал Еремей, – они ж мало того, что против Бога и людей грешат, так и другим, невинным, дале заразу несут. Это хорошо, что от добра похищенного только сами они язве и приобщились. Да разве еще тюремщики с караульными».

149. Разочарование

Мистера Уилсона постигло самое страшное, что может произойти с мужчиной цветущего возраста, достигнувшего кое-чего на избранном поприще, твердым и уверенным в делах и поступках. Почтенный коммерсант начал сомневаться в самом