Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

искры во тьме, кроме единственного красного огонька. Мертвая тьма, и вдруг… Мороз продрал по коже от лютого вопля… Отчаянный, безнадежный вопль жертвы, знающей: сначала насилие, издевательство, муки… а потом смерть. Вопли, подобные вспышке факелов, а потом все то же молчание тьмы.

И снова… тянутся руки вопящих жертв. Жутко… Шакалы. Шакалы вопят, точно дети, которых истязают, хохочут в истерике. И все же страшно. Вопли тянут во тьму дикой Хорасанской степи, во тьму суеверий — нелепых, но ужасных.

Совсем недавно в тегеранской газете напечатали сообщение мешхедского собственного корреспондента. В желудках-де хорасанских кур завелись ядовитые змеи. Шейхи и ахунды повелели прирезать и сжечь всех кур. И еще по случаю начавшейся эпизоотии скота аграрный департамент приказывает на всех воротах и загонах повесить амулеты с охранительными молитвами.

Зашлепали по лестнице подошвы. Мансуров повернулся и напрягся, но из отверстия в полу балюстрады высунулась голова Аббаса Кули:

— Вы здесь, Алеша-ага? Уже половина ночи прошла. Пора бы отдыхать, завтра долгий путь. Пора бы и зайцу дать сон.

— Зайцу? — переспросил Мансуров.

— Старому Джемшиду. Все не спит, колдует. Ветер дует на горе, а ничто не двигается.

Предельно тактичный, деликатный, он не намекнул даже, что колдует не Джемшид, а прекрасная джемшидка.

Надо кончать. Мансуров принял решение.

Он знал, что его отъезд, вопреки воле старого вождя, вызовет обострение всюду, где кочуют джемшиды.

Еще неизвестно, не окажет ли старый Джемшид вооруженного сопротивления. Замок очень удобен для этого, настоящий хиссор — крепость. Неравный бой! Старый Джемшид может поднять руку и на мальчика и на свою дочь. Или вздумает держать их всех заложниками в могучих стенах. Построен хиссор на совесть в расчете на отпор, и жестоким горным зимам Хорасана, и набегам воинственных калтаманов. Вон как запрятали строители замок в самой глубине ущелья! Здесь можно потеряться на годы, и никто не найдет.

И даже если удастся увезти насильно, не потеряет ли он Шагаретт? Увидев ее, Алексей Иванович вдруг утратил уверенность. Не слишком ли глубоки ее суеверия? С какой страстной убежденностью она раздавала больным ладанки. Как глубокомысленно разглядывала трещины на специально положенных в огонь бараньих лопатках и толковала о будущем пришедших к ней погадать. Однажды вечером она хотела напоить его «алоксиром», рецепт которого составил великий шейх. Она подвергала себя шекандже — аскетическим истязаниям. В одном джемшидском семействе она советовала положить туфлю в могилу умершего с тем, чтобы смерть больше не смела заглядывать в юрту. В другой раз она приказала зарезать петуха только потому, что он, видите ли, запел в неурочный час…

Да, он решился. Но никому не сказал, даже Шагаретт, когда она, возбужденная, еще в экстазе, одурманенная таинственными курениями, вернулась с волшебных радений. Из чор унсур — четырех составных элементов мира: воды, огня, земли, воздуха, — Шагаретт была огнем, горячим всесжигающим пламенем.

В Персии таких экзальтированных женщин называют — «духатаре оташ порэ», что лучше всего перевести: «женщина — осколок огня».

— Зачем тебе уезжать? — говорила она. — Дай лучше я освежу тебя из этого изящнейшего гулобпоша — кропильницы розовой водой. Персидская розовая вода лучшая в мире. Чтобы получить один лот благовонной жидкости, надо выжать лепестки из двадцати тысяч роз. Чем плохо тебе здесь в моих объятиях? Что тебе искать? Здесь ты в раю. Если немцы направят свои нечистые взоры на Хорасан, если они в нашу степь придут, пусть сгорят в могиле! Тебя укроют могучие стены. Их строил военачальник Абдаллах ибн Тахир в самой щели недоступных гор, таких недоступных, что сам свирепый халиф Мамнун не сумел дотянуться до Абдаллаха. Отлично Абдаллах прожил здесь жизнь — в наслаждениях, пирах и охоте, властелином и князем. И ты, Алеша, будешь князем. Чего тебе надо? Разве я некрасива? Разве у тебя сын урод? Или здесь нет золота? Или здесь нет слуг? Сейчас и умирать не хочется. Ты меня любишь. Когда ты меня обнимаешь, я горю от страсти. Для заболевших от вина лекарство — вино. Для больных любовью лекарство сладострастие. Никуда ты не уедешь. Дела? Если немцев сюда не пустят, то ты принесешь здесь столько пользы, что тебя наградят. Нет такого трудного дела, которое не могло бы стать легким. Человек не должен ничего бояться. Все, что случается с нами, — все от всемогущего. И если мы проявим терпение, удалятся от нас все несчастья. Хочешь смейся, хочешь плачь. Больше одной жизни не проживешь.

Рассуждения Шагаретт повергали его в смятение. Она сама называла себя «бешарм» — бесстыдной в любовных отношениях. И она умела держать его в чувственном опьянении столько, сколько ей хотелось. Шагаретт верила, что он, покорный, потерявший волю, окончательно подчинится ее желаниям. В минуты протрезвления он вглядывался в ее лицо, и ему начинало казаться, что она бездушна, холодна, рассудочна. И пугался еще больше.

— Ты мой! И никуда я тебя не отпущу. Меня зовут Шагаретт! Меня назвали в честь моей прапрабабки, владычицы священного Мисра Шагаретт-эт-Дор — Жемчужная ветвь значит это имя. Жемчужина ума, мужества и мести! Моя прапрабабка сама возглавила войско, когда супруг ее заболел, сама во главе мамелюков разбила врагов. Пленила короля французов. Разогнала крестоносцев. Сама кровью и железом мстила изменникам и предателям. Вот какая была Шагаретт-эт-Дор. Я — Шагаретт. Пусть поберегутся все! Месть! Я всем отомстила за слезы, за разлуку с тобой, за рабство. Убить врага не только не грех, но обязанность. Мсти! Не попадайся. Доброта, всепрощение — чушь! Не жди помощи, сражайся сама… — В своем неистовстве она была обаятельна, непоследовательна, яростна. Она не давала говорить, закрывая своему любимому Алеше рот поцелуями. Она говорила сама. — Я была рабыней. Я — дочь свободных джемшидов. Меня от цепей освободил неверный! Христианин! Вот оно, веление судьбы! Рабыня отдала свое целомудрие неверному! Рабыня родила неверному сына. Так предначертано. Позор надо смыть! Сын рабыни должен вырасти воином! Взять чужое — позор. Но взять с бою — достоинство. Мечом Джемшид, сын рабыни, вернет себе свою честь. А ты, ты хочешь его увезти, сделать слабым, хлюпиком, размазней. Нет! Я родила его для мести. И не отдам! Я отомстила мюршиду! Но я слаба! Сын отомстит всем, всем, всем! За мать! За то, что мать продали в рабство. За все! Пусть вырастет и отомстит!

— Но кому же мстить! — успел вставить слово Мансуров.

И тут выяснилось, что мстить надо многим — и старейшинам племени, и бледноликому толстому визирю, и вождям кочевников в Иомудской степи, ее отцу, старому Джемшиду, и даже… ему, Алексею Ивановичу. Как? Сын вырастет и