Маргарет Тэтчер. Женщина у власти - Крис Огден

Придя к власти, Тэтчер решила круто изменить все. Тем, кто готов был за ней следовать, она предлагала новые возможности и оптимизм.

Если бы не война на Фолклендах — «двое лысых дерутся из-за фасона прически», как выразился писатель Йорге Луис Боргес, — и не слабая и расколотая оппозиция, у Тэтчер никогда не было бы даже шанса сдвинуть с места осуществление своих замыслов. К 1984 году ее почти наверняка бы сменили на выборах. Но обстоятельства сложились так, что длительное пребывание у власти позволило ей начать и осуществить радикальные реформы, закрепить их результаты.

Многое из предпринятого Тэтчер начинали и раньше. Она не первая пыталась провести приватизацию, перейти на монетаристскую финансовую политику, загнать профсоюзы в оборону, уменьшить меру социалистичности в экономике и социальной сфере. Но другие, когда события оборачивались круто, пятились назад. Тэтчер же целеустремленно шла вперед, верная духу фразы, придуманной ею когда-то в детстве: «Начать легко, сумей завершить». Ее предшественников в целом устраивал статус-кво, и потому под их руководством страна шла к упадку. Крестовый поход Тэтчер был направлен именно против статус-кво. Она доказала, что та фактически двухпартийная политика, которая проводилась на протяжении послевоенного периода, была причиной, а не следствием переживаемых Великобританией трудностей {1}.

Лорд Д'Абернон как-то сказал: «Ум англичанина работает лучше всего, когда уже почти поздно» {2}. Тэтчер поняла, что было уже почти поздно. Она увидела, что нельзя долее размениваться на мелочи; что если Великобритания не хочет скатиться прямиком в «третий мир», то необходимы общенациональные усилия, по масштабам и напряжению сродни, усилиям в годы войны. По сравнению с тем, чем была Англия в прошлом и чем она могла бы быть, страна находилась в состоянии развала и унижения. Тэтчер взялась за дело отнюдь не в мягкой форме и не коллегиально. Но ни то, ни другое ей просто не было нужно. Ее преимуществом оказалось то, что она не принадлежала ни к какому установившемуся мужскому кругу. Тэтчер быстро просчитала, что большинство англичан не будут знать, как вести себя с решительной, требующей своего женщиной. И эту-то линию поведения и избрала к собственному преимуществу, сумев вначале выиграть борьбу за руководство в консервативной партии, а потом удерживать на отдалении и в неуверенности потенциальных соперников как в партии, так и за ее пределами. Нейл Киннок признавал: «Мне гораздо труднее быть в оппозиции госпоже Тэтчер, поскольку она женщина. И как бы я ни пытался освободиться от этого качества, но во мне заложено какое-то внутреннее благоговение перед женщиной, которого просто не существует по отношению к мужчинам» {3}.

Ее линия поведения казалась жесткой еще и потому, что столь слаба была оппозиция ей. Тэтчер знает, что такое настоящая жесткость и какова ее цена. Она читала Макиавелли, в том числе и то место, где князь спрашивает: «Что лучше: чтобы тебя больше любили, чем боялись, или наоборот?…Хотелось бы, чтобы одновременно и любили, и боялись. Но поскольку сочетать эти чувства трудно, то, если не можешь добиться того и другого вместе, гораздо лучше, чтобы тебя боялись, а не любили» {4}. С самого детства Тэтчер мало кому нравилась, еще меньше ее любили; но уважали ее всегда. Она не имеет ничего против, если с ней соглашаются только из чувства страха.

Даже когда она имеет дело с относительно краткосрочными задачами, Тэтчер избегает принятия каких-либо пожарных мер и предпочитает руководствоваться долговременными соображениями. «Я не хочу растрачивать себя на преходящие дела, — говорила она. — Я пришла к власти с целью дать стране правильную долгосрочную перспективу, поставить ее на верный путь к процветанию в будущем» {5}. И она добилась этой цели. Во многих крайне важных отношениях Великобритания заметно изменилась. Но останется ли страна на этом пути, переживет ли тэтчеризм саму Тэтчер?

В каких-то своих аспектах — безусловно. У революции Тэтчер глубокие корни, они-то и позволяют ей рассчитывать на будущую отдачу. Частная собственность, теперь широко распространившаяся в Англии, придает гражданам страны заинтересованность в успехах всего государства. Миллион новых владельцев муниципальных домов и квартир заинтересованы в приватизированном обществе и не откажутся от этой своей заинтересованности, как бы ни повышались учетные ставки. Сокращение налогов помогло двум категориям британцев: тем, кто на социально-экономической шкале располагается в самом низу и самом верху. Конечно, предстоит совершенствовать и такую налоговую политику. Но никто не хочет возврата назад к тем налоговым ставкам, которые довели почти до нуля и капиталовложения, и темпы экономического роста. Тэтчер разрушила догматический социализм как приемлемую философию, на базе которой могут создаваться и работать правительства, желающие чего-то добиться в этой стране. Ренационализация большинства отраслей — за исключением тех, функционирование которых жизненно важно для всей страны, — уже немыслима. Даже лейбористская партия приняла ключевые элементы тэтчеризма. Страну отличают меньшая жесткость, меньшая сухость и меньший консерватизм, чем те, что присущи лично Тэтчер. Кроме того, есть потребность в Великобритании, чувствующей большую внутреннюю общность и больше заботящейся о каждом из своих граждан. Но движения к тому облику страны, что был слеплен лейбористской партией в 80-е годы, быть не может.

Эти реалии отражают те перемены, которые вошли уже в жизнь. Но и сама Тэтчер — важный фактор в определении того, в какой мере тэтчеризм переживет своего творца. Отражает ли личность Тэтчер типические черты и свойства британского национального характера или же она — отклонение от его нормы, и, когда она перестанет понукать, подгонять, подбадривать и понуждать, страна скатится к прежнему образу жизни? «Было бы трагично, если бы феномен Тэтчер оказался лишь изолированным явлением и после ее ухода Британия снова поплыла бы по течению под влиянием стремления к спокойной жизни и к тому, чтобы не спорить друг с другом», — говорит бывший председатель консервативной партии Норман Тоббит {6}.

Иными словами, является ли Мэгги настоящим британцем, как называл ее Рональд Рейган, идущим во главе упирающейся, но все же готовой следовать за ним «армии» англичан? Или же она изо всех сил плывет против течения, борясь с ним лишь силой своих убеждений, а за ней следует только небольшая стайка единомышленников, которых смоет течением, как только их лидера не станет?

Тэтчер совершенно не соответствует традиционному образу британца послевоенного периода. Ее ценности, типичные для провинциальной Англии, и готовность бороться до конца за свободу предпринимательства больше напоминают о характерах политиков и промышленников Великобритании XIX века, когда странд вела борьбу за мировое господство. В этом смысле Тэтчер — настоящая британка. Но нельзя путать этот типаж британского прошлого с современностью. Тэтчер очень хотела бы верить, что современные британцы походят на нее, что их можно побудить напряженно работать, соревноваться между собой и стремиться к успеху. Это возможно, но маловероятно.