Маленький друг - Донна Тартт

Она взглянула на соседнюю дверь и сказала Юджину:

– Ваша бабушка.

Юджин кинулся к ней, хотел обнять. Но она оттолкнула его и протиснулась в коридор, выкрикивая имя Фариша странным, слабым, визгливым голоском.

Дама из психологической помощи ухватила за рукав проходившего мимо доктора Бридлава.

– Доктор, – сказала она, указывая на Кертиса, который задыхался и уже начал синеть, – ему трудно дышать.

Врач остановился, буквально на каких-нибудь полсекунды, глянул на Кертиса. Рявкнул:

– Эпинефрин!

Одна медсестра торопливо куда-то убежала. Другую медсестру он сердито спросил:

– Почему миссис Рэтлифф до сих пор не дали успокоительное?

И каким-то образом посреди этакой сумятицы – забегали санитары, Кертису сделали укол в руку (“давай-ка, зайчик, тебе сразу станет лучше”), сразу две медсестры захлопотали над его бабкой – вдруг снова возник коп.

– Слушайте, – сказал он, выставив ладони вперед, – вы уж там сделайте все, что нужно.

– Что? – переспросил Юджин, заозиравшись по сторонам.

– Я вас тут подожду, – он кивнул. – Я тут подумал, что у нас дела с вами пойдут значительно быстрее, если вы со мной доедете до участка. Когда тут все закончите.

Юджин оглянулся. Он еще до конца не осознал, что произошло, ему казалось, будто он смотрит на все через пелену тумана. Бабка утихла, и две медсестры куда-то ее увели по серому холодному коридору. Кертис потирал руку, но зато мигом перестал пыхтеть и задыхаться. Он показал Юджину свою игрушку, кажется, это был заяц.

– Мое! – сказал он, потирая опухшие глаза кулаком.

Коп все глядел на Юджина, как будто ждал какого-то ответа.

– Мой младший брат, – Юджин провел рукой по лицу. – Он умственно отсталый. Я не могу его тут одного оставить.

– Так берите его с собой, – сказал коп. – Мы его шоколадкой угостим.

– Миленький, – позвал Кертиса Юджин, и тот бросился к нему, чуть не сбив его с ног. Он вцепился в Юджина, уткнулся мокрым лицом ему в грудь.

– Люблю, – сказал он приглушенным голосом.

– Ну-ну, Кертис, – Юджин неуклюже похлопал его по спине, – ну хватит, будет тебе, я тоже тебя люблю.

– Славные они, верно? – сказал коп уже помягче. – У моей сестры тоже такой был, с синдромом Дауна. Пятнадцать лет всего прожил, но как уж мы всего любили, словами не передать. И не припомню похорон печальнее.

Юджин что-то промямлил в ответ. У Кертиса был целый набор заболеваний, среди которых были и очень серьезные, но именно об этом ему сейчас думать не хотелось. А вот что ему сейчас надо, так это спросить у кого-нибудь, можно ли взглянуть на Фариша, побыть с ним наедине пару минут, помолиться. Фариша так вроде бы никогда особенно не заботило, что там с ним случится после смерти (да и что с ним случится при жизни тоже), но это же не значит, что Господь не призвал его к себе. Ведь и до этого Господь, бывало, одаривал Фариша своей милостью.

Когда он тогда угнал бульдозер, а потом выстрелил себе в голову, все врачи в один голос утверждали, что он живет только на аппаратах, а он возьми и удиви их всех – ожил, будто Лазарь. Разве много таких, кто, можно сказать, восстал из мертвых – кто уселся бы вдруг посреди всяких реанимационных приборов да попросил принести ему картофельного пюре? Неужто Господь вот так неожиданно вырвал бы душу из лап смерти, только затем, чтобы низвергнуть ее в ад? Если ему удастся увидеть тело – взглянуть на него собственными глазами, – то он точно поймет, в каком состоянии Фариш отошел в мир иной.

– Я хочу брата увидеть, перед тем как его заберут, – сказал он. – Пойду поговорю с доктором.

Коп кивнул. Юджин развернулся, чтобы уйти, но тут Кертис, запаниковав, вцепился ему в руку.

– Хотите, оставьте его со мной, – сказал коп. – Я за ним присмотрю.

– Нет, – сказал Юджин, – нет, это ничего, я его возьму с собой. Коп поглядел на Кертиса, покачал головой.

– Когда такое приключается, для них это счастье, – сказал он. – Счастье не понимать, что происходит, я вот о чем.

– Как будто мы что-то понимаем, – сказал Юджин.

От лекарств Гарриет клевала носом. Вдруг кто-то постучал в дверь. Тэтти!

– Душечка моя! – воскликнула она, влетая в палату. – Ну, как тут моя деточка?

Гарриет, обрадовавшись, заворочалась в кровати, протянула к ней руки. Но вдруг ей показалось, будто это все ей только снится, а в комнате никого нет. И до того это было странное чувство, что Гарриет потерла глаза, стараясь скрыть свое замешательство.

Но это действительно была Тэтти. Она поцеловала Гарриет в щеку.

– Эдит, но вид у нее здоровый! – восклицала она. – Очень живенький!

– Это потому что ей сегодня гораздо лучше, – сухо отозвалась Эди. Она положила на тумбочку книгу. – Вот, принесла тебе, чтобы ты не скучала.

Гарриет, откинувшись на подушки, слушала их разговор, слушала, как привычно их голоса сливаются в складную, приятную бессмыслицу. И вдруг оказалась совершенно в другом месте, в галерее с синими стенами, где стояла мебель в чехлах. Дождь все шел и шел.

– Тэтти! – Она села в кровати, комната была залита ярким светом.

Солнечное пятно, которое было напротив кровати, растянулось, сползло по стене, разлилось по полу глянцевой лужицей.

В комнате никого не было. Перед глазами у Гарриет все плыло, как будто она вышла из темного кинотеатра на яркое солнце. На тумбочке лежала толстая книжка в голубой обложке – дневник капитана Скотта. От одного ее вида у Гарриет стало легче на сердце, чтобы убедиться, что книга ей не примерещилась, она положила на нее руку и, позабыв о слабости и головной боли, с трудом уселась в кровати, чтобы почитать. Но пока она читала, тишина больничной палаты незаметно превратилась в ледяное, потустороннее затишье, и вскоре у Гарриет появилось неприятное чувство, будто книга обращается к ней, к Гарриет, напрямую, и ей стало не по себе. Стоило ей прочесть несколько строк, как в глаза обязательно бросалась какая-нибудь весьма недвусмысленная фраза, как будто капитан Скотт пишет именно ей, как будто бы в своих дневниках с Северного полюса он специально оставил зашифрованные послания для Гарриет. Стоило ей прочесть несколько строк, и фразы приобретали новый, важный смысл. Гарриет убеждала себя, что ей это только кажется, но бесполезно – в конце концов ей стало совсем страшно, и книгу пришлось закрыть.

Мимо палаты прошел доктор Бридлав и резко остановился, заметив, что Гарриет не лежит, а сидит в кровати и вид у нее беспокойный и перепуганный.

– Ты почему не спишь? – грозно спросил он.

Он вошел, почитал ее медкарту (на брылястом лице не дрогнул ни один мускул) и, громко топая, ушел. Через пять минут в комнату вбежала медсестра с очередным шприцом.

– Давай переворачивайся, – сердито сказала она.

Она как будто злилась на Гарриет за что-то.

Когда она ушла, Гарриет так и осталась лежать, уткнувшись лицом в подушку. Одеяла были такими мягкими. Над головой у нее вытягивались и скользили звуки. И тут она, кувыркаясь, полетела вниз, в бескрайнюю пустоту, от которой замирало сердце, в старинную невесомость ее самых первых кошмаров.

– Да не хочу я чаю, – раздался знакомый капризный голос. Теперь в палате было темно. Рядом с кроватью стояли два человека. Над их головами висели венчики тусклого света. И тут Гарриет ужаснулась, услышав голос, которого она уже давно не слышала – голос отца.

– В кафетерии был только чай, – говорил он подчеркнуто вежливо, но так, что это больше напоминало сарказм. – А также кофе и сок.

– Я же говорила, не обязательно так далеко ходить. В коридоре есть автомат с кока-колой.

– Не хочешь – не пей.

Гарриет лежала, не шевелясь, полузакрыв глаза. Стоило ее родителям оказаться в одной комнате, как обстановка делалась мрачной и невыносимой, даже если они были друг с другом предельно вежливы. “И чего они тут делают? – сонно думала Гарриет. – Лучше б это были Тэтти и Эди”.

Вдруг Гарриет с изумлением услышала, что отец упомянул Дэнни Рэтлиффа.

– Вот ведь ужас, – говорил он. – В кафетерии только о нем и разговоров.

– О ком?

– О Дэнни Рэтлиффе. Помнишь его? Маленький друг Робина. Он иногда приходил к нам во двор, они вместе играли.

“Друг?” – подумала Гарриет.

Вот теперь она точно проснулась – сердце у нее колотилось до того бешено, что она усилием воли сдерживалась, чтобы не задрожать, и, не открывая глаз, слушала, о чем говорят родители. Отец отхлебнул кофе. Продолжил:

– Он потом заходил. Уже после. Оборванец такой, ну как ты его не помнишь? Постучался в дверь, извинился, что не сумел прийти на похороны, его некому было подвезти.

“Но это же неправда! – лихорадочно думала Гарриет. – Они друг друга терпеть не могли. Мне Ида сказала”.

– Ах, да! – у матери голос стал звонче, но как будто от боли. – Бедняжка. Конечно, я его помню. Ох, какой ужас.