Учебник рисования - Максим Кантор

Местом, где все основные цвета картины встречаются друг с другом, точкой схода всех колористических усилий художника — является глаз персонажа картины. Глаз (по анатомическим своим данным в том числе, просто потому, что в нем много подробностей и деталей) по необходимости собирает все имеющиеся у колориста ресурсы. Надо нарисовать радужную оболочку, черный зрачок и белый белок; надо найти цвет для ресниц и века; надо обозначить красно-розовый слезный мешочек во внутреннем углу глаза и голубую тень, лежащую в углублении глазной впадины; надо найти цвет для подглазных мешков и для морщин у внешнего угла глаза. Всего вышеперечисленного достаточно для самой богатой палитры. Красные и зеленые, щедро разбросанные по всему холсту, встретятся здесь; найдется место для охры и голубого. Посмотрите на глаз, написанный Ван Гогом: в нем сходятся все цвета. Посмотрите на глаз, написанный Гойей: это ключ к его палитре. Посмотрите на глаз, написанный Дюрером, Кранахом, Гольбейном: их экономную и вместе с тем страстную палитру невозможно оценить, если не понять, что вся эта палитра придумана ради изображения человеческого глаза.

Помимо прочего, наделение именно глаза такой ролью есть простое подтверждение того, чем является христианская живопись вообще, а является она свидетельством.

Глава восемнадцатая

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА

Подруг у Татьяны Ивановны не было по простой причине: она не умела сочувствовать чужой беде. Точнее сказать, ее представление о беде не совпадало с распространенным: бедами Татьяна Ивановна называла только физические невзгоды, а сердечные муки презирала. Случись, допустим, пожар, она смогла бы вместе с погорельцами погоревать; но душевному томлению — сострадать не умела.

Татьяна Ивановна полагала, что душевное томление случается тогда, когда человек отлынивает от работы, зарится на соседское добро или мечтает о незаслуженных привилегиях. Свое мнение Татьяна Ивановна высказывала откровенно и доходчиво. Нечего и говорить, что таким образом много подруг не наживешь.

Например, в отношениях семей Рихтеров и Татарниковых пролегала заметная трещина, и образовалась эта трещина из-за бессердечности Татьяны Ивановны, а точнее, из-за одного памятного разговора, случившегося между Зоей Тарасовной и Татьяной Ивановной. Случилось это в ту пору, когда профессора еще дружили семьями — то есть Сергей Ильич вместе с супругой хаживал в гости к Соломону Моисеевичу на невкусные воскресные обеды, а Рихтеры навещали Татарниковых на предмет совместного чаепития. В один из таких вечеров, когда женщины — как это принято у женщин во все времена — уединились на кухне для того, чтобы обсудить хозяйственные горести, Зоя Тарасовна пожаловалась Татьяне Ивановне на свою семейную жизнь. Сделала она это из доверчивости такой покой и твердость являла собой Татьяна Ивановна, что мнилось; приди к ней с любой невзгодой, она и поможет, и отогреет. Обманчивое это было чувство.

Зоя Тарасовна, подперев щеку ладонью и настроившись на долгий душевный разговор, на такой приятный разговор, в котором советы перемежаются воспоминаниями, а жалобы — анекдотами из жизни знакомых, поведала Татьяне Ивановне скорбные главы из повести своей жизни. Она описала первое свое замужество с бойким кавказцем Тофиком Левкоевым, с коим рассталась, встретив энергичного профессора истории Сергея Татарникова. И что же вышло? Да, как же повернулась жизнь впоследствии? А непредсказуемым совершенно образом — вот как! Тофик Левкоев, коему природа, казалось, не сулила иных перспектив, помимо ареста за фарцовку и работы завскладом за сто первым километром от столицы, именно вот этот самый Тофик сделался вдруг богачом, а по слухам, и миллиардером даже. А как раз таки Сергей Ильич Татарников, умница и эрудит, которого в директора институтов прочили, вот именно он хлещет с утра горькую и совершенно карьеру забросил. Удивительно? То-то оно и есть, что удивительно, невероятно, а в чем-то даже и оскорбительно. Ведь поверила она в историка, а выходит, что в люди выбился жулик. Нет, Зоя Тарасовна не произнесла собственно фразы о том, что жалеет о своем уходе от Тофика, но вот тот факт, что Сергей Ильич надежд не оправдал, сомнению не подлежал. И опять-таки, если взглянуть с точки зрения ребенка, интересные вещи вырисовываются. Сонечка, дочь Тофика, — это факт. И Тофик, будем называть вещи своими именами, от отцовских обязанностей не увиливает, дочку полностью содержит. То есть буквально до мелочей — тут тебе и одежда-питание, и отдых-каникулы, и образование-развлечения. Одним словом, все делает, придраться решительно не к чему. Каникулы на Сардинии — пожалуйста, Диснейленд — сколько душе угодно, колледж заграничный — хоть завтра. А Сергей же Ильич, напротив того, видя, что Сонечка всем обеспечена, радуется возможности палец о палец не ударить. Материнские чувства Зои Тарасовны трудно было бы не понять: вот, с одной стороны — оставленный ею Тофик, делает для дочери все; а с другой стороны — второй муж, избранник сердца, мужчина, на которого возлагались надежды, не делает для падчерицы ничего. Как тут не призадуматься? Нет, буквально об изменении чувств к Сергею Ильичу речи не идет, но, согласитесь, некий осадок остается. А ведь есть еще и то, что называется жизнью светской. Женщина Зоя Тарасовна еще не старая, видная, что уж там скрывать, женщина. Вот — что далеко ходить — буквально вчера на нее прохожий на улице засмотрелся и чуть под трамвай не попал. Ей бы и в театр сходить, и на балет. А Сергей Ильич — он что, кавалер? Стакан нальет, вот и все тебе развлечения. И задумаешься о своей жизни, и всплакнешь порой — а что поделать? Есть, что называется, пища для размышлений. Вот что рассказала Зоя Тарасовна, подперев полную щеку красивой ладонью.

Татьяна же Ивановна отвечала ей так:

— А тебе сколько лет, Зоя Тарасовна? Пятьдесят? А не пятьдесят пять? А случайно не больше? Тебе бы уже пора не о мужиках думать, а о внуках. На пенсии пришла пора сидеть и пеленки внучкам стирать, а ты все в молодухи метишь. Ишь, на каких каблучищах пришла. Ну со стороны на себя посмотри, ведь стыдобища-то какая: старая баба, а на этаких, прости господи, гвоздиках шкандыбает. Ну а если упадешь, ведь ты ногу сломаешь в два счета. Хорошо еще, если ногу. А то вот в газетах пишут, одна гражданка тоже на каблуках пошла, и поскользнулась, да так, что у нее разом и матка опустилась, и почки отказали. А сейчас больницы ой как стоят! В копеечку влетит! Лечить-то тебя кто станет? Первый муж али второй? Все фасон, все фасон. Ну вот что ты себе брови-то выщипала? Ты кому понравиться-то хочешь? Мужу али прохвосту прохожему? Муж тебя уже всякую видал, ему твои брови без разницы, а брови эти ты не для него щиплешь, нет. Впечатление думаешь произвести. Вот через эти брови и вся твоя беда. Сама виновата, никто тебе не виноват. Ну, вышла замуж за этого своего бандита, как его? Пуфика? Ну вышла за Пуфика и сидела бы за Пуфиком, как все жены. Ну, понятное дело, Пуфика бы, может, и посадили. Так на то он и вор. Как же его не посадить? А ты перетерпи, да подожди, ты передачи Пуфику носи, чтоб ему в камере было послаще. Ну, колбаски, там, принеси сухой, еще вот сырки плавленые разрешают. У меня у сестры сын сидел, Сашка, так сестра ему каждый четверг колбаски носила. Он ведь даже не за воровство сидел, как Пуфик, у нас в семье чужого-то не берут, а так, за поножовщину сел. А что ты думаешь? Каждый четверг — обязательно очередь отстояла — и колбаски. Там кушать-то ой как хочется. Ну и что ты кочевряжишься? Билетик на второй сеанс захотела? Мол, с Пуфиком ошиблась, теперь с Сергеем Ильичом ошиблась — все гадаешь, где слаще. И прогадаешь. Вот уйдешь ты от Сергея Ильича, к Пуфику вернешься. А твоего Пуфика тут в аккурат и загребут. Не век же ему на свободе ходить.

Зоя Тарасовна отвечала на это сдержанно в том смысле, что Тофика Мухаммедовича (а никак не Пуфика, кстати сказать) вряд ли кто-либо когда-либо арестует. Человек он сугубо влиятельный, принятый, между прочим, в Кремле и отчисляющий ежегодно в бюджет страны — тут Зоя Тарасовна назвала такую головокружительную цифру, что Татьяна Ивановна ахнула; отродясь она этаких цифр не слыхивала, — одним словом, сомнительно, чтобы у Тофика Мухаммедовича возникли проблемы с правосудием страны, которую он кормит. Что же касается ее пристрастия к высоким каблукам, то это ее личное и сугубо личное дело, и вряд ли нуждается она в рекомендациях Татьяны Ивановны по сему поводу. Говорила же она совершенно об ином, — подчеркнула Зоя Тарасовна, — а именно: об изменении своих чувств ко второму супругу, о странных превратностях судьбы, что возносит иных ввысь, но низвергает прочих в бездны, о горькой женской доле, о надеждах и упованиях, которые действительность разбивает в прах, и так далее.

Татьяна Ивановна на это ответила так:

— Если твоего Фафика не посадят, это только хорошо. Ну, пусть на свободе гуляет, коли он такие тысячи платит народу. Только чего-то я этих тыщ не видала. Мне их твой Фафик не давал. Ну, может, он кому-то из своих бандитов дал. В газетах пишут, они друг дружке такие тыщи дают несчитаные, прямо хоть сейчас иди да дачу покупай. Один богатей пошел да и купил себе две дачи. Я сама читала, в газете зря не напишут. Зачем ему две дачи, не пишут, может, на одной живет, а другую сдает. Устраиваются люди. Ищут, где слаще. Ну, его свои же бандиты и застрелили, прямо на даче. Он на веранде компот пил, а ему из пушки прямо по голове. Голову-то и оторвало, потом со специальными собаками искали. Едва нашли на соседнем участке. Ну, соседний участок-то тоже его был. Вот оно как. Ты на его тыщи не зарься. Ишь губу-то раскатала. Ворованное, оно впрок не идет. Лучше пойди вот, честно заработай, и совесть тебя потом мучить не будет. А что Сергей не зарабатывает, так это не беда. Зато целее будет. Пусть уж лучше пьет. Солощая ты, Зоя Тарасовна, любишь сладенькое. И наряды любишь. Конешное дело, если столько тряпок покупать, да туфли на гвоздиках, это ж сколько денег надо иметь, честным трудом столько не заработать. Не моего ума это дело, ты тут права. Я и сама соваться в такие вещи не люблю, не зря в народе говорят: не тронь говно, не завоняет. У нас лично в семье воровать не принято было, на мужиков чужих глядеть зазорно. А ты уж сама как знаешь.