Лис - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в целом Макс может. Назвал как-то англичанку Карлову просроченной красавицей, Настя хохотала полчаса! А еще он умеет жалобно бровки приподнимать – тоже смешно. Эту встречу она подсознательно подгадывала не впервые, но пока безуспешно. Ничего, никуда не денутся, голубчики. Сегодня на Максе свитер нежнейшего светло-сиреневого цвета, солнцезащитные очки сдвинуты наверх, придерживают волну волос. Модный мальчик. Петрова поднялась к самовару, стоявшему в углу на столе, чтобы подлить кипятка в бывший чай. На ходу оглянулась, как бы проверяя, не сбежал ли Шипунов.
Тут в коридоре послышались шаги, шум, смех, и в буфет вошли Гриша Колганов, Байярд и три первокурсницы. Похоже, первокурсницы были сами по себе, но узнали Гришу и теперь оживленно хихикали. Гриша, высокий, спортивный брюнет с эффектной седой прядью в челке, обвел взглядом посетителей буфета, точно поле битвы или зрительный зал. Настя, заметив Байярда, поспешила за столик к Максу, на ходу расплескивая кипяток.
– Макс, ты сегодня такой нарядный… Просто лицо с обложки… – одобрительно произнес Байярд, кивнув Насте.
– …Из журнала для собак, – прибавил Колганов.
Первокурсницы заржали, а Макс Шипунов жалобно приподнял бровки, как еще минуту назад хотела Петрова.
Глава 34
Две тысячи восьмой
Видя на столах знакомую черно-вишневую обложку, Тагерт успокоился. Теперь можно работать как прежде хотя бы до Нового года – отобрать купленные книги у студентов никто не посмеет. Слыша привычные и давно затверженные наизусть фразы, он думал о времени и о Лие. Некоторым мыслям две тысячи лет, некоторым пять, десять, восемнадцать веков. Сколько деревянных построек тех времен истлело, сколько каменных храмов и дворцов обратилось в щебень и пыль. И ни один из выживших не сохранился в первозданном виде. Великие греческие изваяния люди угадывают только по поздним копиям, всегда менее искусным. Прошлое – мозаика утрат, истончившаяся ветхая ткань, где прорех больше, чем нитей. И только слова, немногие, но важнейшие, дошли в том виде, в каком были однажды записаны. Чудо, причина которого в безмолвном согласии немногих людей по поводу всемирной важности «Пира» Платона, од Горация, определений Ульпиана. Сколько поколений сменилось с тех пор, как впервые было дано определение свободы? Сколько людей в каждом поколении оценили эти слова и защитили от гибели? Десять тысяч? Тысяча? Сто? Хотя так ли много подобных слов в его учебнике? Жалкие крохи. Но это крохи высшей пробы, а не пустышки, с важным видом выдаваемые за отголосок вечности.
Пара закончилась, аудитория опустела. Тагерт заметил, что на последней парте кто-то забыл платок или… Он встал из-за стола, подошел поближе и увидел опаленный осенним огнем кленовый листок. На измученной ткани синей ручкой было написано «amor», «carmen»[36], «СГТ» и нарисовано сердечко. Мысли Тагерта тотчас метнулись к Лие. Словно Лия застигла его за чем-то преступным, и он вынужден оправдываться перед ней. Но он любит только ее, а этот листок просто поднимает настроение, он даже не станет думать, кто оставил на парте это осеннее послание.
•– Кто дал вам право принуждать студентов покупать ваш словарь? – в голосе завкафедрой за неимением металла звенел цемент.
Гнев Булкиной вызывал недоумение: библиотечных учебников нет с сентября, ни для кого не секрет, что новые книги куплены студентами. Вероятно, кто-то подсказал Галине Мироновне, что именно в принуждении к покупке можно найти криминал.
Раздался звук, похожий на одиночное «ку-ку»: Тагерту пришла эсэмэска – от Лии, конечно. Какая-нибудь глупейшая шутка, они оба их любят.
– Такое право мне дали вы, Галина Мироновна.
– Сергей Генрихович!
– Вы распорядились выбросить из библиотеки бесплатные учебники, рекомендованные, между прочим, государственным комитетом по высшему образованию. Как прикажете выполнять эти рекомендации?
– Да что вы себе позволяете? – Булкина побагровела. – Решением кафедры вам многократно указывалось, по какому пособию должны заниматься учащиеся.
– Кто же виноват, что кафедра поставила себя выше министерства? Пособие студентам выдано. Пусть пособит, если сможет.
Овладев собой, заведующая понизила голос:
– Видит бог, Сергей Генрихович, я надеялась, вы поймете по-хорошему. Но вы по-хорошему не понимаете.
Тагерт неожиданно и некстати расплылся в улыбке:
– Знаете, что замечательно, Галина Мироновна? Что в юридическом вузе вы разговариваете на языке, которым пользуются на большой дороге или в кабинетах Лубянки. И это не грим, не маска. Такое лицо у нашего права.
– А на другом языке до вас не достучишься, Сергей Генрихович. Но университет достучится, поверьте.
– У меня, знаете ли, пара начинается через минуту. – Тагерт поднялся.
– Не задерживаю. – Таким голосом могла бы разговаривать табличка в отделении милиции.
Шагая по коридору, Тагерт чувствовал, что его трясет. Вспомнил про звук в телефоне, на ходу достал трубку из портфеля. На маленьком зеленоватом экране было написано: «Тирли-тирли-солдатирли. Это цитата. Из Гегеля». Прилети записка на предыдущей перемене, дурашливая легкость передалась бы ему. Сейчас он должен быть сильным, чтобы защитить эту легкость. Он должен – притом без слова «должен» – стать и оставаться невозмутимым бойцом. Дрожь понемногу утихала.
Войдя в аудиторию (молочно-фисташковые стены, столы оклеены пленкой под палисандр), он увидел, что студенты обступили его стол. Над головами приплясывали воздушные шары в виде золотых сердечек, а за преподавательским столом сидела Лилия Билялова в восхитительном бальном платье. При виде Тагерта она подскочила и, протянув к нему руки, сказала:
– Сергей Генрихович, а у нас день рождения. У меня!
– Конгратулор[37], – машинально ответил он.
– Можно мы с вами сфоткаемся? Ну, пожалуйста!
Вздохнул, прошел к столу и уселся в сердцевине улыбающегося букета за мгновение до праздничной вспышки. «Безумный день! Цитата из Гегеля».
•«Я паршивая овца из порядочной семьи», – сказала Лия Сереже. Свадьбу назначили на первое декабря. Можно и в ноябре, но уж больно унылое слово «ноябрь». Декабрь – раскатанная ледяная дорожка к новому году. Черненькая наподобие зелененькой. Весь месяц выходит праздничный. И времени побольше. Хлопот хоть отбавляй: заказать и сшить платье, составить список гостей, чтобы бабушкины подруги не перевесили ее друзей (хотя все равно перевесят), придумать туфли, а еще скоро сессия. Если платье сделать лиловым, какие тогда туфли? Хорошо бы золотые, но зеленые. Бывает же зеленое золото? А если черная кожаная куртка, шорты, сапоги и черная кепка с вуалькой? Или красное кимоно?
Почему-то сомнения выглядывали именно в те моменты, когда она думала о вещах не главных. Не о переезде к Сереже, не о детях, не о свадьбе даже, а о туфлях, о прическе, о музыке. Еще не поздно отложить. Не отменить, нет. В конце концов, если это необходимо вообще, то будет необходимо и весной. К тому же весной можно выйти из машины и гулять в платье среди зелени, деревьев, цветов.
Насколько сильно Сережа любит ее? Кажется, сильно, но как понять, что это та самая сила? Как поверить, что это навсегда?
